Вот, здесь... - Он пошарил в кармане, вытащив оттуда записные книжки, какие-то бумажки и программки сельских концертов. - Мисс Маубри обратилась к мисс Джеймс со следующими словами:
"А ну, давай, Билл".
Сообщив это, он с минуту торжественно глядел на меня, словно убедился, что здесь он не ошибся. Потом продолжал, повернув к огню лысую голову:
- Я удивился. Я ни в малейшей мере не понимал этих слов. Прежде всего, мне показалось странным, что дама, хотя бы и незамужняя, именует другую "Билл". Быть может, я мало видел. Быть может, пожилые девицы ведут себя не совсем обычно в своем замкнутом кругу. Но я удивился; я мог бы поклясться (если вы не истолкуете ложно мои слова), что фраза "А ну, давай, Билл" ни в коей мере не отличалась той изысканностью тона, которая, как я уже заметил, была присуща мисс Маубри. В сущности говоря, такой тон не вяжется с упомянутой фразой.
Итак, я удивился. Но я был просто поражен, когда, уже взяв зонтик и шляпу, увидел, что у самой двери стоит худощавая дама, загораживая выход. Она по-прежнему вязала, и я подумал, что все это - девическая причуда, связанная с тем, что я решил уйти.
Я вежливо сказал: "Простите, мисс Джеймс, что потревожу, но я вынужден удалиться. Мне..." - И тут я умолк, ибо ее ответ, при всей своей быстроте и деловитости, вполне оправдывал мое изумление. Ответ я тоже записал. Поскольку я не знаю, что он значит, сообщу, как он звучал.
Мисс Джеймс, - викарий вгляделся в свой листок, - произнесла: "Пшел, рыло" - и прибавила нечто вроде: "А то как врежу" или, возможно, "вмажу", а наша почтенная хозяйка, мисс Брэтт, стоявшая у камина, произнесла: "Сунь его в мешок, Сэм, чтоб не орал. Будешь копаться, тебе и врежут".
Голова моя пошла кругом. Неужто и впрямь, думал я, незамужние дамы объединяются в какие-то тайные, мятежные сообщества? Словно в тумане, я вспоминал времена, когда занимался античной словесностью (и я отдал дань науке, что поделаешь!), и мне приходили на память таинства Bona Dea "Добрая богиня" (лат.) - одна из богинь-матерей в римской мифологии. Культ ее был тайным, мужчины в священнодействиях не участвовали, странные содружества женщин. Припомнил я и шабаш ведьм. В своем непростительном легкомыслии я пытался восстановить строку о нимфах Дианы, когда мисс Маубри схватила меня сзади, и я понял, что это - не женская хватка.
Мисс Брэтт - или тот, кого я знал под этим именем, - держала, нет, держал большой револьвер и ухмылялся.
Мисс Джеймс по-прежнему стояла у двери, но поза ее была такой поразительной, такой неуместной, что всякий бы изумился. Она держала руки в карманах и била пятками; собственно, это был он. То есть он был... нет, она была не столько женщиной, сколько мужчиной.
Бедный викарий совсем уж растрепыхался, путаясь в мужском и женском роде; трепыхался и плед.
- Что до мисс Маубри, - продолжал он еще взволнованнее, - она... он держал меня железной рукой. Ее рука... то есть его рука... обвилась вокруг моей шеи, и крикнуть я не мог. Мисс Брэтт, вернее, мистер Брэтт, словом, этот мужчина направил на меня револьвер. Другие две дамы... то есть двое мужчин, рылись в каком-то мешке. Я понял все: преступники переоделись женщинами, чтобы меня похитить. Меня, викария Чентси! Зачем? Чтобы я перешел к нонконформистам? Негодяй, стоявший у двери, беспечно проговорил: "Эй, Гарри! Просвети-ка старого дурака".
"А, чтоб его, - сказал мисс Брэтт, то есть человек с револьвером. Так пойдет".
"Послушай меня, - сказал человек у дверей, которого называли Билл. Лучше пускай разберется, умнее будет".
"И верно, - хрипло заметил тот, кто меня держал (раньше он, то есть мисс Маубри говорила иначе). - Давай эту рожу, Гарри".
Человек с револьвером пересек комнату, подошел к женщинам с мешком, то есть мужчинам, и что-то у них попросил, а потом принес мне. Увидев, что это такое, я удивился, как еще не удивлялся в этот ужасный день.
То был мой портрет. Конечно, у таких мерзавцев не должно быть моей фотографии, но этому бы я удивился относительно; здесь же - удивился, так сказать, абсолютно.
Сходство просто поражало, но главное - я несомненно и явственно позировал для портрета. Сидел я, подпершись, на фоне декорации, изображавшей лес. Словом, это был не случайный снимок. Но я не фотографировался в таком виде, этого никогда не было.
Пока я глядел на фотографию, мне все больше казалось, что она основательно отретуширована, да и стекло скрывало подробности. Лицо было несомненно мое, глаза, нос, рот, голова, рука, даже поза. Однако я в такой позе перед фотографом не сидел.
"Чудеса, а? - с неуместной живостью сказал человек, прежде грозивший мне револьвером. - Ну, сейчас предстанешь перед своим Боженькой!" Он вытащил стекло, и я увидал, что белый воротничок и седые бакенбарды написаны белой тушью. Внизу под стеклом оказался портрет старой дамы в скромном черном платье, сидевшей на фоне леса, подпершись рукой, - старой дамы, как две капли воды похожей на меня. Не хватало только бакенбард и воротничка.
"Здорово, - сказал человек, которого называли Гарри, вставляя обратно стекло. - Один к одному. И тебе хорошо, папаша, и ей хорошо, а лучше всего нам. Знаешь полковника Хаукера, ну, который тут жил недавно?"
Я кивнул.
"Так, - сказал этот Гарри, указывая на портрет. - А это его мамаша. Кто обнимет, пожалеет? Мама дорогая. Вот она", - пояснил он, махнув рукой в сторону портрета, изображавшего даму, похожую на меня.
"Ладно, не тяни! - заметил человек, стоявший у двери. - Эй, ты, преподобный! Мы тебя не обидим. Хочешь - денег дадим, целый соверен. А платье тебе пойдет".
"Плохо объясняешь, Билл, - вмешался тот, кто меня держал. - Мистер Шортер, дело вот в чем. Нам надо повидать сегодня этого Хаукера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35