голой? — не могу!!!— Я разведусь с тобой, рыжеволосая гарпигия! …рыжеволосая гарпигия! — По-видимому, от гарпия. Гарпии по древнегреческому мифу — крылатые женщины-чудовища, демоны бури.

— крикнул Бутронца.— Куда же мне деваться? — ахнула Каролина. — Дай мне денег, чтобы я могла доехать до Берлина, откуда ты увез меня, тогда и разводись!— Хорошо! Кончу Сусанну и отправлю тебя в твою Пруссию, страну тараканов, испорченных колбас и трихины! — крикнул Бутронца, незаметно для самого себя толкая локтем в грудь Зинзагу. — Ты не можешь быть моей женой, если не можешь жертвовать собою для искусства! Ввввв… Ррр… Диабло!Каролина зарыдала, ухватилась за голову и опустилась на стул.— Что ты делаешь? — заорал Бутронца. — Ты села на мою палитру!!Каролина поднялась. Под ней действительно была палитра со свежеразведенными красками… О, боги! Зачем я не художник? Будь я художником, я дал бы Португалии великую картину! Зинзага махнул рукой и выскочил из 148 номера, радуясь, что он не художник, и скорбя всем сердцем, что он романист, которому не удалось пообедать у художника.У дверей 147 номера его встретила бледная, встревоженная, дрожащая жилица 113 номера, жена будущего артиста королевских театров, Петра Петрученца-Петрурио.— Что с вами? — спросил ее Зинзага.— Ах, дон Зинзага! У нас несчастье! Что мне делать? Мой Петр ушибся!— Как ушибся?— Учился падать и ударился виском о сундук.— Несчастный!— Он умирает! Что мне делать?— К доктору, донна!— Но он не хочет доктора! Он не верит в медицину и к тому же… он всем докторам должен.— В таком случае сходите в аптеку и купите свинцовой примочки. Эта примочка очень помогает при ушибах.— А сколько стоит эта примочка?— Дешево, очень дешево, донна.— Благодарю вас. Вы всегда были хорошим другом моего Петра! У нас осталось еще немного денег, которые выручил он на любительском спектакле у графа Барабанта-Алимонда… Не знаю, хватит ли?.. Вы… вы не можете дать немного взаймы на эту оловянную примочку?— Свинцовую, донна.— Мы вам скоро отдадим.— Не могу, донна. Я истратил свои последние деньги на покупку трех стоп бумаги.— Прощайте!— Будьте здоровы! — сказал Зинзага и поклонился.Не успела отойти от него жена будущего артиста королевских театров, как он увидел пред собою жилицу 101 номера, супругу опереточного певца, будущего португальского Оффенбаха, виолончелиста и флейтиста Фердинанда Лай.— Что вам угодно? — спросил он ее.— Дон Зинзага, — сказала супруга певца и музыканта, ломая руки, — будьте так любезны, уймите моего буяна! Вы друг его… Может быть, вам удастся остановить его. С самого утра бессовестный человек дерет горло и своим пением жить мне не дает! Ребенку спать нельзя, а меня он просто на клочки рвет своим баритоном! Ради бога, дон Зинзага! Мне соседей даже стыдно за него… Верите ли? И соседские дети не спят по его милости. Пойдемте, пожалуйста! Может быть, вам удастся унять его как-нибудь.— К вашим услугам, донна!Зинзага подал жене певца и музыканта руку и отправился в 101 номер. В 101 номере между кроватью, занимающею половину, и колыбелью, занимающею четверть номера, стоял пюпитр. На пюпитре лежали пожелтевшие ноты, а в ноты глядел будущий португальский Оффенбах и пел. Трудно было сразу понять, что и как он пел. Только по вспотевшему, красному лицу его и по впечатлению, которое производил он на свои и чужие уши, можно было догадаться, что он пел и ужасно, и мучительно, и с остервенением. Видно было, что он пел и в то же время страдал. Он отбивал правой ногой и кулаком такт, причем поднимал высоко руку и ногу, постоянно сбивал с пюпитра ноты, вытягивал шею, щурил глаза, кривил рот, бил кулаком себя по животу… В колыбели лежал маленький человечек, который криком, визгом и писком аккомпанировал своему расходившемуся папаше.— Дон Лай, не пора ли вам отдохнуть? — спросил Лая вошедший Зинзага.Лай не слышал.— Дон Лай, не пора ли вам отдохнуть? — повторил Зинзага.— Уберите его отсюда! — пропел Лай и указал подбородком на колыбель.— Что это вы разучиваете? — спросил Зинзага, стараясь перекричать Лая. — Что вы разу-чи-ва-ете?Лай поперхнулся, замолк и уставил глаза на Зинзагу.— Вам что угодно? — спросил он.— Мне? Гм… Я… то есть… не пора ли вам отдохнуть?— А вам какое дело?— Но вы утомились, дон Лай! Что это вы разучиваете?— Кантату, посвященную ее сиятельству графине Барабанта-Алимонда. Впрочем, вам какое дело?— Но уже ночь… Пора, некоторым образом, спать…— Я должен петь до десяти часов завтрашнего утра. Сон нам ничего не даст. Пусть спят те, кому угодно, а я для блага Португалии, а может быть и всего света, не должен спать.— Но, мой друг, — вмешалась жена, — мне и ребенку нашему хочется спать! Ты так громко кричишь, что нет возможности не только спать, но даже сидеть в комнате!— Коли захочешь, так заснешь!Сказавши это, Лай ударил ногой такт и запел.Зинзага заткнул уши и как сумасшедший выскочил из 101 номера. Пришедши в свой номер, он увидел умилительную картину. Его Амаранта сидела за столом и переписывала начисто одну из его повестей. Из ее больших глаз капали на черновую тетрадку крупные слезы.— Амаранта! — крикнул он, хватая жену за руку. — Неужели жалкий герой моей жалкой повести мог тронуть тебя до слез? Неужели, Амаранта?— Нет, я плачу не над твоим героем…— Чего же? — спросил разочарованный Зинзага.— Моя подруга, жена твоего друга-скульптора, Софья Фердрабантеро-Неракруц-Розга, разбила статую, которую готовил ее муж для поднесения графу Барабанта-Алимонда, и… не перенесла горя мужа… Отравилась спичками!— Несчастная… статуя! О, жены, чтобы чёрт вас взял, вместе с вашими всезацепляющими шлейфами!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26