но
ожидания мои не сбылись: она только слегка покачала девочку, не вынимая ее
даже из кроватки, и почти тотчас же опять легла на свое место и заснула.
Таким образом, не видя себе помощи и думая почему-то, что умираю, - чтото,
что делается со мною, есть не что иное, как внезапная смерть, - я мысленно
хотела прочесть молитву Господню "Отче наш". Только что мелькнула у меня
эта мысль, как стоявший подле меня снял свою руку с моих губ и опять вслух
сказал:
- Ты не хочешь целовать мою руку, так вот что ожидает тебя.
И с этими словами положил правой рукой своей на ночной шкафчик,
совершенно подле меня, длинный пергаментный сверток величиною с
обыкновенный лист писчей бумаги, свернутой в трубочку; и когда он отнял
руку свою от положенного свертка, я ясно слышала шелест раздавшегося
наполовину толстого пергаментного листа и левым глазом даже видела сбоку
часть этого листа, который, таким образом, остался в полуразвернутом или,
лучше сказать, в легко свернутом состоянии. Затем положивший его отвернулся
от меня, сделал несколько шагов вперед, стал перед киотом, заграждая собою
от меня свет лампады, и громко и явственно стал произносить задуманную мною
молитву, которую и прочел всю от начала до конца, кланяясь по временам
медленным поясным поклоном, но не творя крестного знамения. Во время
поклонов его лампада становилась мне видна каждый раз, а когда он
выпрямлялся, то опять заграждал ее собою от меня.
Окончив молитву одним из вышеописанных поклонов, он опять выпрямился и
стал неподвижно, как бы чего-то выжидая; мое же состояние ни в чем не
изменилось, и когда я вторично мысленно пожелала прочесть молитву
Богородице, то он тотчас так же внятно и громко стал читать и ее; то же
самое повторилось и с третьей задуманной мною молитвой "Да воскреснет Бог".
Между этими двумя последними молитвами был большой промежуток времени, в
который чтение останавливалось, покуда кормилица вставала на плач ребенка,
кормила его, пеленала и вновь укладывала. Во все время чтения я ясно
слышала каждый бой часов, не прервавший этого чтения; слышала и каждое
движение кормилицы и ребенка, которого страстно желала как-нибудь
инстинктивно заставить поднести к себе, чтобы благословить его перед
ожидаемой мною смертью и проститься с ним; другого никакого желания в
мыслях у меня не было.
Пробило три часа; тут, не знаю почему, мне пришло на память, что еще не
прошло шести недель со дня Светлой Пасхи и что во всех церквах еще поется
пасхальный стих "Христос воскресе!" И мне захотелось услышать его... Как бы
в ответ на это желание вдруг понеслись откуда-то издалека божественные
звуки знакомой великой песни, исполняемой многочисленным полным хором в
недосягаемой высоте... Звуки слышались все ближе и ближе, все полнее,
звучнее и лились в такой непостижимой, никогда дотоле мною неслыханной,
неземной гармонии, что у меня замер дух от восторга; боязнь смерти исчезла,
я оыла счастлива надеждой, что вот звуки эти захватят меня всю и унесут с
собою в необозримое пространство... Во все время пения я ясно слышала и
различала слова великого ирмоса, тщательно повторяемые за хором и стоявшим
передо мною человеком. Вдруг внезапно вся комната залилась каким-то
лучезарным светом, также еще мною невиданным, до того сильным, что в нем
исчезло все - и огонь лампады, и стены комнаты, и самое видение... Свет
этот сиял несколько секунд при звуках, достигших высшей, оглушительной,
необычайной силы, потом он начал редеть, и я могла снова различить в нем
стоявшую передо мною личность, но только не всю, а начиная с головы до
пояса; она как будто сливалась со светом и мало-помалу таяла в нем, по мере
того как угасал и тускнел и самый свет; сверток, лежавший все время около
меня, также был захвачен этим светом и вместе с ним исчез. С меркнувшим
светом удалялись и звуки, также медленно и постепенно, как вначале
приближались.
Я стала чувствовать, что теряю сознание и приближаюсь к обмороку, который
действительно наступил, сопровождаемый сильнейшими корчами и судорогами
всего тела, какие только когда-либо бывали со мной в жизни. Припадок этот
своей силой разбудил всех окружавших меня и, несмотря на все принятые
против него меры и поданные мне снадобья, длился до девяти часов утра; тут
только удалось наконец привести меня в сознание и остановить конвульсии.
Трое последовавших затем суток я лежала совершенно недвижима от крайней
слабости и крайнего истощения вследствие сильного горлового кровотечения,
сопровождавшего припадок. На другой день после этого странного события было
получено известие о болезни Зенгиреева, а спустя две недели и о кончине
его, последовавшей, как потом оказалось, в ночь на 13 мая, в 5 часов утра.
Замечательно при этом еще следующее: когда золовка моя, недель шесть
после смерти мужа, переехала со всей своей семьей жить к нам в Романов, то
однажды совершенно случайно в разговоре с другим лицом, в моем присутствии
она упомянула о том замечательном факте, что покойного Зенгиреева хоронили
с длинными до плеч волосами и с большой окладистой бородой, успевшими
отрасти во время его болезни; упомянула также и о странной фантазии
распоряжавшихся погребением - чего она не оыла в силах делать сама, - не
придумавших ничего приличнее, как положить покойного в гроб в длинном
черном суконном одеянии вроде савана, нарочно заказанном ими для этого.
Характер покойного Зенгиреева был странный; он был очень скрытен,
малообщителен; это был угрюмый меланхолик;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23