– Мне кажется, здесь какая-то ошибка. Мы с приятелем никакие вам не панарепы. Мы люди. И, если уж на то пошло, мы граждане Российской Федерации…
– А-а, – закивал китаец. – Твоя хочет съели сегодня, а его, – тут он указал на Леху, – скушали завтра?
– Не совсем так. Просто мы попали к вам случайно и ещё не знаем, какие здесь порядки. Хотелось бы услышать ваше имя. Вот меня зовут Тютюнин Сергей. Моего друга – Алексей Окуркин. А как вас зовут?
– Я хочу твоя кушать, – расплываясь в счастливой улыбке, произнёс китаец, словно не слышал вопроса. Затем он нежно дотронулся до Серегиного локтя и певуче произнёс:
– Хочу кушать твоя сейчас…
Окуркин и Тютюнин переглянулись.
– Это людоеды какие-то, – пришёл к выводу Леха. – А давай им наваляем, чего с ними разговаривать? Сейчас я этому толстому в пятачину дам.
– Постой, – одёрнул его Серёга. – Неизвестно, сколько их тут вокруг сшивается. Нужно попытаться с ними договориться, Восток – дело тонкое.
– Моя хочет кушать, – произнёс китаец и, схватив Серёгу за рукав, потащил за собой.
– Ну-ка стоять! – закричал Окуркин и рванулся на выручку, однако милые, похожие на кукол китайчата неожиданно преобразились, и их стальные, с крючьями вместо зубов челюсти защёлкали у Лехи перед носом.
Тот в ужасе отпрянул, а его друг Тютюнин принялся отбиваться от настойчивого китайца. Однако это было не так просто. Людоед оказался таким сильным, что старания Тютюнина больше походили на трепыхание мотылька в лапах льва. Поняв, что гибель близка, Серёга заорал, как раненый Тарзан, и этим вывел китайца из себя.
– Ну пачиму твоя шуметь, а?! – строго спросил тот. – Ничего не больна – твоя понимаешь? Ничего не больна. Твоя засыпать, а мы кушать.
– Вы не имеете права меня есть! Я член профсоюза! Я не хочу умирать, у меня жена Люба дома осталась!
– Пачиму твоя шуметь, а? – снова принялся за своё китаец. – Твоя же мамбаца пил? Зачем пил мамбаца, если не хочешь твоя кушать мы?
– Так.., эта хреновина мамбацей называлась? – перестав шмыгать носом, спросил Серёга.
– Мамбаца, – кивнул голодный китаец. – Если попил, стал мой панарепа. Хороший панарепа. Вкусный панарепа… Я на твоя настраивался, много сила потерять, детки тожа кушать нада, а твоя почему не хотеть?
– Прости меня, Серёга, это я виноват! – прорыдал Окуркин из угла беседки, куда его загнали зубастые китайчата. – Старушка меня подставила-а! Предложи ему выкуп, Серёга! Слушай, хунвейбин, забирай мой «запорожец», у него днище лужёное! Только нас отпусти!
– А «запорожца» хароший панарепа? – тут же заинтересовался китаец.
– Хороший, хороший, – закивал Тютюнин. – Железный, крепкий, ты на нем до пенсии кататься будешь…
– Нет, моя мяса нада. Мяса панарепа.
– Тогда колбаски! – дрожащим голосом произнёс Серёга. – Вкусной колбаски, панарепистой. Костей в ней нет, только чистое мясо. Твоя любить мясо, хунвейбина?
– Где твоя колбаски?
– Моя колбаски дома. Отпусти меня домой, и мы с Лехой тебе дадим колбаски.
– Сыкока колбаски? – спросил китаец и по-собачьи склонил голову набок.
– Столько, сколько мы сами весим – кило в кило.
– Харашо. Будем твоя вешать.
В ту же секунду китайчата сбились в кучу и, задымившись белым туманом, превратились в старые складские весы, какие Серёге доводилось видеть на овощной базе.
– Твоя вставать, – сказал китаец. Тютюнин повиновался. Хунвейбин защёлкал грузиками, толкая их туда-сюда, а затем объявил:
– Сто пятьдесят кило.
– Врёшь, – не удержался Серёга. – Всегда семьдесят пять было.
– Моя ошиблась, – ответил китаец и смущённо заулыбался. – Семьдесят семь… Теперь давай Леха мерить.
Едва передвигая ноги, Окуркин взобрался на весы и попытался улыбнуться, от чего его щека задёргалась.
– Семьдесят кило – ровна, – сообщил китаец. Едва Окуркин сошёл с весов, как те снова превратились в дюжину детишек неопределённого пола.
– Твоя пиши адрес, – велел китаец и материализовал, снова прямо из воздуха, кожаную папку с листом бумаги и авторучку. – Твоя пиши подробна.
– Не беспокойтесь, я вас не обману, – заверил Серёга и, собравшись с мыслями, вывел первые строчки: «Планета Земля, Российская Федерация…»
Потом написал город, улицу, дом и квартиру. А под конец добавил: «К Сергею Тютюнину насчёт колбаски».
Поставив точку, он вздохнул и отдал документ китайцу.
– Харашо. Скора приеду, – сказал тот и, сложив лист вчетверо, спрятал его куда-то под халат. – Однака идите.
– А куда теперь идти? – уточнил Тютюнин. – Где тут аэропорт или вокзал какой?
– Твоя вокзал не нада. Твоя прямо идти и сразу домой.
Поняв, что от китайца большего не добиться, Сергей и Леха быстро ретировались из беседки и оказались в большом запущенном саду, погруженном в уже знакомый им молочный туман.
– Тихо как, Серёг. Ты чего-нибудь слышишь?
– Нет. Похоже, обманул нас хунвейбин.
– А то, что вокруг нас, оно есть или как? В этот момент Тютюнина ужалил какой-то гнус, и он громко вскрикнул.
– Думаю, что есть, Леха. Смотри, как натурально здесь гады кусаются. – Тютюнин потёр укушенное место.
– А чего же они мне в прошлом году все это за белую горячку выдавали, а? Я ведь им верил, Серёг, докторам этим.
– Ладно. Пошли прямо. Может, хоть на кого наткнёмся – дорогу спросим.
– А куда дорогу?
– Домой. Если нормально вернёмся, я, Леха, пить навсегда брошу.
– Ага, Серёг. И я тоже.
И друзья шагнули в наплывающие волны тумана, которые поглотили их целиком, словно никого здесь и не было.

12

Снова оказавшись в погребе, Окуркин и Тютюнин, не сговариваясь, рванули к выходу и, едва не столкнув друг друга с лестницы, выбрались наверх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18