Дамиан подался назад, будто должен был убедиться, что это наслаждение, а не боль. Он не любил женских криков, и снова вернулись мы к его памяти. Под замком была комната, факелы, тьма — и женщины. Любая женщина, которую она считала красивее себя. Ни одной женщине не было позволено иметь волосы желтее, глаза синее или груди больше. Все это считалось грехом, а грех должен быть наказан. Вихрь образов: снопы жёлтых волос, огромные васильковые глаза — и копьё, выкалывающее их, грудь белее и прекраснее всего, что он видел — и меч…
— Неё-е-е-ет! — завопил Натэниел, протянул руку поверх меня и схватил горсть красных волос. Он так резко дёрнул Дамиана на меня, что от ощущения его твёрдой длины я задёргалась. — Счастливые мысли, Дамиан! Счастливые мысли!
— Нет у меня счастливых мыслей.
И за этими словами тут же — другие тёмные камеры и запах горелого мяса.
На этот раз заорала я:
— Боже мой, Дамиан, хватит! Держи свои кошмары при себе!
Воспоминание, ушедшее вместе с этим запахом, угасило ardeur. Я снова могла думать, пусть даже зажатая между их телами.
— Вели ему тебя трахнуть, — сказал Натэниел.
Я уставилась на него:
— Что?
— Прикажи ему это сделать, чтобы у него не было конфликта.
Возмущаться неприличием, зажатой между двумя голыми мужчинами, — смешно, конечно, но именно возмущение я и ощутила.
— Может, это у меня конфликт.
— Это всегда, — сказал он, смягчив слова улыбкой.
Голос Дамиана прозвучал низко, тяжело и как-то вроде скорбно.
— Она этого не хочет. Она хочет, чтобы я помог убрать ardeur, а не кормить его. Этого она хочет на самом деле, и это я должен сделать.
— Анита, прошу тебя, вели ему.
Но Дамиан был прав. Он был единственной гаванью в шторме сексуального соблазна. Я ценила его способность помочь мне не кормить ardeur. Ценила более всего, что могло бы сделать для меня его тело. Так как я была его мастером, и это было моё искреннее желание, он вынужден был мне в этом помочь. Между нами встала могильная прохлада, и на этот раз она не пугала. Она успокаивала, утешала.
— Нет, Анита! — сказал Натэниел. — Нет!
Он прижался лицом к моему плечу, и при этом его тело отодвинулось от меня, что тоже помогло мне собраться с мыслями.
Я повернулась посмотреть на Дамиана, хотя мне не надо было видеть его лицо, чтобы ощутить эту огромную печаль. Его заполняло горестное чувство потери, как горечь лекарства. Но взгляд на его лицо вогнал эту скорбь в меня как удар меча в сердце. На глаза, полные такого страдания, смотреть больно.
Я обернулась к нему, все ещё удерживаемая в их объятиях. Натэниел упёрся макушкой мне в спину, качая головой.
— Анита, разве ты не чувствуешь, как он печален? Разве не чувствуешь?
Я взглянула в кошачьи зеленые глаза и ответила:
— Чувствую.
Он отвернулся, будто показал мне больше, чем хотел бы. Я взяла его за подбородок и повернула к себе.
— Ты не хочешь меня, — сказал он, и целый мир утраты был в его словах. Утраты, от которой у меня перехватило горло, пронзило сердце.
Я хотела поспорить, но он ощущал то, что ощущала я. Он был прав, я не хотела его так, как хотела Натэниела, не говоря уже о Мике и Жан-Клоде. Что можно сказать тому, кто читает твои эмоции, и их не спрятать за вежливой ложью? Что сказать, когда правда ужасна, а врать невозможно?
Ничего. Никакими словами этого не вылечить. Но я знала, что есть и другие способы сказать, что тебе жаль, сказать, я бы это переменила, если бы могла. Конечно, это тоже ложь. Я не стала бы терять то прохладное убежище, которое мог дать мне Дамиан, ни на что бы его не променяла.
Я поцеловала его, собираясь дать поцелуй лёгкий, нежный, извинение, которого не выразят слова, но Дамиан подумал, что никогда уже не будет ко мне так близко. Я ощутила взрыв его ярости, отчаяния, заставившего его стиснуть сильнее мои руки, всадить язык мне в рот, и поцеловать меня сильно, пылко, злобно.
Ощутив вкус крови, я подумала, что он уколол меня клыками, и проглотила её, не думая. И тогда ощутила запах океана, запах соли на языке. Мы отодвинулись, глядя в лицо друг друга, и я увидела струйку крови у него на нижней губе. Натэниел ещё успел сказать: «Я слышу сладкий запах», — и тут сила налетела, стала нарастать, бросила нас друг на друга. Она колотила нас об пол, как колотит волна лодку о скалы. Мы кричали, извивались, и я не могла этим управлять. Будь я истинным мастером, я бы оседлала силу, помогла бы нам всем, но я никогда никому не собиралась ставить метку. Никогда не хотела быть ничьим хозяином. Четвёртая метка нас крушила, и я не знала, что делать. Внутренность моей головы взорвалась белыми звёздами и серыми испарениями, все поглотила тьма. Если бы я была уверена, что мы очнёмся, я бы обрадовалась обмороку, но я не знала. Хотя это было и неважно: тьма заполнила меня изнутри, и все мы рухнули в неё. Не было больше криков, не было боли, не было паники — не было ничего вообще.


Глава четырнадцатая

Я проснулась навстречу утреннему солнцу, заморгала, и только когда приспособилась смотреть сквозь яркий свет, подумала: «Где это я?» и «Почему на полу?» Чего это я лежу на полу голая? Не поворачивая головы, я увидела ножки стула и приподнятый кусок пола — уголок для завтрака. Окей, значит, я лежу на полу у себя в кухне, голая. Отчего?
Тихий звук движения, и чья-то рука зацепила мою. Очень много сил надо было, чтобы глянуть направо, вниз, и увидеть Натэниела, ещё более голого, чем я. У меня остатки фрачных брюк ещё держались на ногах.
Фрак напомнил о свадьбе. Я смогла вспомнить разговор с Микой по приезде домой. Мика должен был уехать спасать одного из волков Ричарда. Вспомнилось, как проснулся ardeur и что-то было дальше неправильно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39