И смотрел на него, на Синона, Одиссей печально. Как-никак были друзьями… Или все-таки он мстит ученику и земляку Паламеда? Нет, не может этого быть. Одиссей так велик и славен, что… Горбун Эврибат — вот кто виноват во всем, урод, от которого не только что женщины — лошади шарахаются.Сверху, на краю ямы, послышался шорох. Синон поднял голову, но различил во влажной тьме лишь какую-то тень. Собаки, наверное. Ждут не дождутся.Тень выросла, замерла на мгновение на краю ямы, должно быть прислушиваясь, потом легко спрыгнула на дно.— Кто это? — пробормотал Синон, чувствуя, как его заливает смертная истома. Сейчас тускло блеснет нож, короткий взмах рукой…И точно. Откуда-то из-под темного длинного плаща тень вытащила нож, с трудом перевернула Синона на живот — о как страшно прикосновение мокрой глины к губам…— Не на-адооо, — завыл Синон, и тело его забилось, задергалось в слепом нестерпимом ужасе смерти.Человек нагнулся над Синоном и, тяжело дыша, разрезал сыромятные ремни, стягивавшие его кисти. Потом принялся за ноги.— Беги, — прошептал он. — Никого нет.Синон попробовал встать, но ноги не держали его, и он снова медленно опустился в грязь.— Беги! — уже с угрозой сказал человек и снова достал из-под плаща нож. — Беги же, дерьмо собачье! Встань!Дрожа и покачиваясь, Синон поднялся на ноги и положил руки на края ямы. И в то же мгновение человек в плаще вышвырнул его из ямы.— На, — прошептал он, — держи! — Рядом с Синоном на размокшей земле блеснул длинный нож. — Беги!Голос человека, закутанного в плащ, был странно знаком. Кто это? Кто мог бы прийти ему на помощь?Синон поднялся на ноги, одной рукой сжимая нож, другой отирая с лица глину. Вперед, бежать, пока не передумал этот человек со знакомым голосом. Подальше отсюда, к стенам Трои, к теплу очага, к жизни. Ноги его разъезжались на осклизлой земле, и он снова и снова падал. Ему казалось, что он бежит, а он лишь еле плелся, падая и вставая, выплевывая изо рта глину, отфыркиваясь. Острая жажда жизни, которая уже начала покидать его в яме, вернулась и все гнала и гнала его, заставляя дрожать от слабости и ужаса. Каждое мгновение он обмирал, ожидая окрика, удара, но никого не было. Лагерь ахейцев, казалось, вымер. Дождь, дождь кругом, только шорох его и чавканье глины под ногами.Ему не хватало воздуха, сердце выпрыгивало из груди, но он все шел, падал, полз, не смея перевести дыхания, не смея оглянуться. Он потерял ощущение времени, и ему начинало казаться, что он всегда так брел в ночном дожде и будет идти всегда, не зная куда и зачем.— Дайте ему вина, — сказал Ольвид, — и принесите чистый хитон вместо этой грязной тряпки.Сквозь сон Синон почувствовал, как в рот ему влили с полкружки вина, он закашлялся и открыл глаза.— Переоденься, — сказал лысый старик, сидевший перед ним, и Синон торопливо повиновался.— Откуда ты и как тебя зовут?— Я родом с Эвбеи, меня зовут Синон. Я был другом царя Паламеда, казненного по приказу Одиссея.— Как ты попал сюда? Тебя нашли без сознании у самых стен Трои.— И меня, как Паламеда, обвинили в предательстве.— Почему ты остался жив?— Не знаю. Меня бросили в яму, связав руки и ноги, и я валялся в ней, ожидая смерти, но сегодня ночью кто-то перерезал ремни на моих руках и ногах и приказал мне бежать. Посмотри на мои руки, вот следы от ремней.— Вижу, — скучно сказал Ольвид и так же скучно добавил: — Вы что там, совсем нас за глупцов считаете?— Не понимаю, господин, — пробормотал Синон.— Сейчас поймешь.Ольвид, кряхтя, встал, растирая поясницу. На нем был желтый хитон с двойной черной каймой по краям. Слегка согнувшись в поясе, он медленно подошел к Синону и неожиданно ударил его кулаком в лицо. Голова Синона дернулась, и он почувствовал солоноватый вкус на губах.— Теперь понимаешь? — лукаво и даже ласково спросил старик и погладил свою огромную розоватую лысину, обрамленную венчиком седых волос.Синон молчал. О боги, что он сделал? Почему судьба так жестока к нему? Собраться с силами и размозжить этому старику голову! Зачем? Там ведь за дверью стражники. Да и в конце концов он имеет право подозревать его… Приполз ночью из стана греков. Говорит, что кто-то освободил его… О боги… Но должны же они разобраться…— Что же ты молчишь, друг Паламеда? Эй, стража!В комнату вошли двое и остановились, тупо глядя на Ольвида.— Ты звал, господин?— Принесите бичи, только потяжелее, из воловьих жил, — сказал начальник царской стражи и принялся растирать поясницу. — Ох-ха-ха, старость…Стражники вернулись, держа по длинному бичу, и выжидательно смотрели на Ольвида. Тот кивнул головой, и в то же мгновение раздался тонкий свист и острая жгучая боль опоясала Синона. Он бросился на колени:— Господин, убей меня, но я говорю правду, истинную правду. Меня оклеветали, Одиссей обвинил меня в измене…— Ты когда-нибудь перечил ему, становился на пути? Он в чем-нибудь завидовал тебе?— Нет, господин.— Почему же он возвел на тебя поклеп?— Не знаю, может быть, это горбун Эврибат, его глашатай…— Глупость… Когда тебя обвинили?— На совете у Агамемнона, царя микенского. Одиссей предложил построить коня…— Какого коня?— Деревянного коня, полого изнутри, посадить в него воинов и оставить под стенами Трои, чтобы троянцы втащили коня в город.— Воистину, нет предела фантазии людей, когда они смотрят на бич, — вздохнул Ольвид и кивнул головой.Снова короткий взмах, и снова багровая полоска боли обвила грудь Синона. На коже выступили капельки крови.— Клянусь тебе, господин, клянусь. Ведь я уже много раз умирал там, в яме, и по дороге сюда. Зачем мне лгать?— Тебе, может быть, и не нужно лгать, согласен, — пожал плечами Ольвид.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36