И псевдоним у него Б. Ар-Баросса, вполне подходящий для палаты номер шесть.
Широкая ореховая дверь вдруг распахнулась, и в нее, не переступая порога, заглянул Ярослав Чермак, издатель. Заглянул, увидел сидящего адвоката и Евгения Ивановича, вставившего губы ему в ухо, и костяшками пальцев легко постучал в дерево.
– Можно? Или вы еще не закончили?
– Можно!
– Нельзя, мы заняты!
Эти совершенно противоречащие друг другу ответы Глебов и его клиент произнесли хором и уставились на Чермака. Тот подумал немного и зашел в кабинет.
– Просто вы уже давно совещаетесь, – сказал он весело, повернулся и крикнул в сторону приемной: – Свет, принесите нам всем по рюмке кофе и по шоколадной конфете! А мне еще можно сигарет! Евгений Иванович, дорогой вы мой, простите бога ради, но мне работать надо! Я и так вон директора Рыбинского полиграфкомбината в зимнем саду принимал!
Чермак говорил, переводя взгляд с одного на другого, и продвигался к своему креслу, на ходу подбирая с полок какие-то бумаги. Обошел стол, уселся и сложил на стеклянной поверхности загорелые ухоженные руки.
– А Рыбинск, между прочим, нам весь план выпуска продукции завалил, – сказал он, очевидно, первое, что пришло в голову, – и директор в зимнем саду как начал на кактусы с горя кидаться! Еле оттащили! Можно мне немножечко в своем кабинете поработать? Тут и кактусов нету, и спокойней как-то!
Вошла красавица секретарша, внесла поднос, уставленный крохотными чашками, серебряными сахарницами со щипчиками и вкусно запотевшими бутылочками с минеральной водой.
Глебову она нравилась – давно! – и поэтому он старался на нее не смотреть.
Чермак знал, что Глебову она нравится, поэтому пытался занять ее чем-нибудь в непосредственной близости от Глебова.
– Вам с сахаром, Михаил Алексеевич?
– Спасибо, я сам положу.
– Свет, налей ему воды.
– Спасибо, я сам налью.
– Свет, тогда разверни ему конфету и засунь в рот.
– Спасибо, я сам… засуну.
Тут Глебов вдруг понял, что именно сказал, и покраснел до ушей. Света засуетилась, уронила серебряную ложечку, они вместе нагнулись, чтобы поднять, и получилась мизансцена – как в кино.
Чермак качался в кресле и наблюдал, совершенно позабыв про писателя Грицука.
Эта игра и издателя, и адвоката, и даже секретаршу увлекала гораздо больше, чем книга-бомба-шифр, и это было всем понятно.
– Ну, я пошел, – сообщил Евгений Иванович мрачно.
– До свидания.
– Я вам позвоню.
– Всего хорошего, Евгений Иванович.
Вот молодежь, подумал писатель мрачно. Ничего святого!.. Даже на рабочем месте, и то!..
– Мне на какое-то время нужно спрятаться. – Он выпустил последнюю стрелу. – Я опасаюсь мести.
– Конечно.
– Да-да, Евгений Иванович.
– До свидания, Евгений Иванович.
Писатель помолчал.
– Я решил лечь в больницу. Что-то желудок пошаливает и… О месте своего пребывания я вам сообщу.
Он пошел к двери, взяв под мышку свой экземпляр «бомбы», но остановился и спросил у Глебова:
– А почему, по-вашему, я не могу улететь в Тамбов?
Глебов обернулся, глаза у него блестели.
– А? А, в Тамбов!.. Да туда никто улететь не может, Евгений Иванович. Там просто нет аэропорта!

Таня проснулась поздно и некоторое время пыталась сообразить, отчего настроение такое гадкое. Обычно она всегда просыпалась в хорошем настроении, и предстоящий день ее радовал, и на работу хотелось, и казалось, что сегодня-то уж точно все получится.
Как правило, ничего особенного не получалось, но, ложась спать, она всегда говорила себе, что завтра-то уж точно все будет замечательно – и просыпалась в хорошем настроении.
Она повозилась под одеялом, так и сяк потянула шелковую пижаму, которая за ночь закрутилась вокруг нее, как кокон, руку не вытянуть! Кокон не распутывался, хоть тресни! Было время, когда она спала без всякой пижамы, и вообще без всего, страшно вспомнить – голая она спала, вот какое было время! И относительно недавно!.. Как это получилось, что она теперь спит в пижаме?
Зацепившись за эту мысль, она стала думать про пижаму, чтобы не анализировать свое плохое настроение, и вспомнила – два года назад в ее жизни появился герой-мужчина, любовь до гроба, наконец-то, наконец-то!.. И она стала спать в пижаме.
Мужчина ее жизни не любил, когда она таскалась с утра по спальне голая. Ему это казалось не то что непристойным, а просто… ну, неуместным, что ли!
Всему свое время, так он считал. Утром время собираться на работу, а не отвлекаться на всякие глупости. А может, вид голой Тани просто его расстраивал – с эстетической точки зрения. Совершенством она никогда не была.
Ну, точно. Вот в чем дело! Конечно, именно в этом!..
Таня замычала хриплым утренним мычанием – хрип происходил от неумеренного количества сигарет, выкуренных на ночь, – и по-турецки села на кровати.
Ни один лучик света не пробивался сквозь плотно задернутые шторы – а ведь было время, когда она вообще не задергивала штор! Страшно подумать, так и спала у всех на виду, а по утрам еще и голая ходила!
– Утро же сейчас, – сказала она громким хриплым жалобным басом. – Утром должно быть солнышко!
Все дело в том, что у нее сегодня день рождения. Совершенно неприличная дата, во всех отношениях неприличная!.. Сорок лет ей сегодня – какой ужас!
Вроде же только что было двадцать пять, и это праздновали на родительской даче, и напились вдребезги, потому что Паше Прохорову, собкору в Иерусалиме, и Андрюше Галкину, корреспонденту РИА, пришла в голову фантазия варить водку с кофе!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15