– Не велика беда, что посудят. Ну, в консисторию лишний раз съездишь, – и вся тут.
– И в консисторию больше не поеду, братчик: будет. Пусть их: все равно сживут.
Меня удивило необыкновенное малодушие о. Андроника, который в одну ночь как-то совсем опустился и состарился, точно перенес какую-нибудь тяжелую болезнь. Не было даже прежних гневных вспышек, которые сменились неестественной кротостью. Наши утешения не придали о. Андронику бодрости, а только усугубили его мрачное настроение.
.– Да я и не боюсь ничего… ничего не боюсь, – говорил старик, когда мы начали прощаться. – Никому я не сделал никакого зла, а что до моих грехов – так это уже богу буду каяться. Не о том я теперь думаю, братчик.
– А о чем?
– Да так, разные мысли… Самое первое: жить надоело. А ты бы как думал? Ну что я такое, ежели разобрать?.. Будет уж небо-то коптить… Пусть помоложе нас поживут, а с нас даже очень довольно.
– А деньги-то как, отец Андроник? – пошутил Паганини.
– Деньги… Небось, братчик, тебе их не оставлю, они всегда найдут себе хозяина. Только я этим консисторским ни-ни! расколотой полушки больше не дам. Это они выдумали из меня жилы тянуть, – нет, братчик, шалишь, с деньгами-то я и без них проживу…
Появление следователя произвело в Мугае большое движение.
Свидетелям разнесены были повестки, причем вызывались на суд Фатевна, Глафира и Паганини. Судьбище имело происходить в церкви, что заставило клеветников призадуматься ввиду присяги. Свидетели были народ простой и боялись присяги, как огня.
– Пойдемте в церковь? – предлагал мне Паганини. – Интересно посмотреть…
– А меня не попросят уйти?
– Нет, ничего… Все свой народ; кстати, вы и с отцом Георгием немножко знакомы, а он там главный запевала.
В назначенный час мы были в церкви, где народу набралось порядочно – все вызванные сторонами свидетели. Действие происходило в левом приделе, недалеко от прилавка старосты. Следователь – лысый старичок протоиерей – сидел за столом; по сторонам помещались два депутата-священника. Середину стола занимали бумаги и следственно-духовные книги. Отец Георгий торопливо перешептывался с свидетелями, которые испытывали в этой торжественной обстановке невольное смущение. Трапезник, еще недавно запрягавший нам с о. Андроником новокупку, ставил в сторонке налой с крестом и евангелием, завернутым по-походному в епитрахиль, – значит, допрос будет производиться под присягой, от чего передернуло многих. В толпе свидетелей было несколько заводских служащих, мастеровые, какая-то старушка с палочкой и Фатевна с Глафирой. Когда появился о. Андроник, эта толпа почтительно расступилась, давая дорогу. Поздоровавшись со своими судьями, о. Андроник занял место у стола и внимательно обвел глазами толпу свидетелей. Паньша старался прятаться за чужими спинами, избегая встречи со своим недавним покровителем.
Начался допрос свидетелей, причем они предварительно были уведены в сторожку трапезников, откуда и вызывались по одному, как это делается в настоящем суде.
– Что вы можете рассказать по этому делу? – обращался следователь к каждому новому лицу.
Свидетели из мастеровых ничего особенного не показали, но зато один прасол с тонкой жилистой шеей утешил за всех. Это был оДйн из тех сутяг, которые встречаются везде, и особенно старался изобличить о. Андроника. Выискался такой же свидетель из заводских служащих, который долго распространялся о том, как о. Андроник играл на гитаре светские песни. Самый интересный момент следствия наступил, когда была вызвана Фатевна, которая отрапортовала все, что сама знала, и, между прочим, с неподражаемым искусством передала недавний случай, как она плясала, а о. Андроник кричал ей: «Чище, шельма!»
– Не имеете ли вы что-нибудь сказать свидетелю? – обращался следователь к о. Андронику после допроса каждого свидетеля.
– Может быть… а не помню… ничего не помню, – отвечал о. Андроник.
– А известно ли вам, свидетельница Трегубова, – авторитетно тянул один из депутатов, – как отец Андроник в пьяном виде ездил по всему Мугайскому заводу, даже не ездил, а таскался на вожжах за лошадью?..
– Даже очень известно, дева… И лошадь-то, поди, моя у Андроника. Отличная лошадь… Ей-богу!.. Ну, а у Андроника она пошаливает и, точно, таскает его на вожжах, даже во двор ко мне затащила одинова… Стою я на крыльце, а он, Андроник-то, и въехал во двор – прямо на пузе так и тащится. А лошадка ничего, в табуне давана пятьдесят целковых… Славная лошадка.
– Что же, отец Андроник был пьян, когда в таком виде был втащен к вам во двор?
– Нет, дева, не заметила… Может, и пропустил рюмочки две, а я не заметила.
За допросом Фатевны последовал допрос Глафиры, причем прочитаны были даже ее стихи, обязательно доставленные следователю о. Георгием. Это была настоящая былина, начинавшаяся строфой:
Диесь Мугайская страна прославляется – Отец Андроник в сметаие валяется…
Бойкая у себя дома на словах, особенно у себя во дворе, Глафира теперь сильно смутилась духом и понесла какую-то околесную.
– Это ваши стихи? – допрашивал старичок-следователь.
– Уж оставьте вы меня, ваше высокоблагословение, с этими стихами, ради истинного Христа… Сироту долго ли обидеть. Если бы покойничек-тятенька был жив, да разве бы я жила у Фатевны…
– Вас не об этом спрашивают, свидетельница… Если эти стихи ваши, значит, вы хорошо знали описанные в них события?
– Ох, сирота я горемычная…
Дело кончилось тем, что Глафира расплакалась и даже запричитала, так что ее попросили удалиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22