Так или иначе, пока Юбилья ждал, к нему приблизился некто по имени Даре, владелец корабля, который когда-то был французским, но теперь ходил под испанским флагом и имел испанское название – “Эль Грифон”. Даре хотел присоединиться к флотилии, на что у него были чертовски веские причины: в его декларацию были включены более пятидесяти тысяч долларов в золоте и серебре, и если бы он плыл один, из Флориды его не выпустили бы. Пираты с Ямайки схватили бы его. У них везде были шпионы, и они точно знали, когда он должен выйти в море. Но Юбилья ему отказал. Он и так сходил с ума из-за всех этих задержек и из-за погоды, а поэтому ему не нужна была лишняя головная боль – брать под опеку еще одно судно; десяти кораблей было более чем достаточно. Даре настаивал, он намекал, что с его грузом не все так просто и что далеко не все содержится в декларации. Юбилья и слушать не хотел.
– И обо всем этом можно прочесть в бумагах? – спросила Гейл, указывая на кипу, лежащую на столе.
– Большую часть информации. В те дни все вели дневники, а испанские бюрократы доходили просто до фанатизма, настаивая на подробности записей, чаще всего для самозащиты. Но так или иначе, при нормальном стечении обстоятельств слово Юбильи было бы законом. Он был ответственным за флотилию, и это было целиком его дело – определять, кто плывет с ним, а кто нет. Но, очевидно, с “Эль Грифоном” было связано нечто большее, чем захотел рассказать Даре. Он обратился через голову Юбильи к самому главному представителю короля в Гаване, и тут же Юбилье приказано было взять “Эль Грифон” под свое командование. Так что теперь во флотилии было уже одиннадцать кораблей. Сандерс прервал его:
– Но прошлой ночью вы сказали, что во флотилии было десять кораблей и все они затонули у Флориды.
– Так я думал. Так думали все. – Трис поднял со стола лист бумаги. – Это декларация Юбильи. В ней перечислены десять кораблей и все их грузы. По всей вероятности, Юбилья уже составил свой манифест, проделал всю эту бумажную работу, и ему чертовски не терпелось скорей отплыть. Если бы он действовал по закону и представил свой манифест для ревизии, учтя и одиннадцатый корабль, тот, с которым он так не хотел возиться, то проклятые бюрократы продержали бы его в Гаване еще целый месяц, и тогда отплытие флотилии пришлось бы на середину сезона ураганов.
– Как же вы узнали об “Эль Грифоне”? – спросила Гейл.
Трис порылся в пачке документов и нашел пожелтевший, потрескавшийся, измятый кусок бумаги. Он перекинул его через стол к Гейл.
– Не пытайтесь ее читать. Она на староиспанском, и к тому же парень не мог написать ни слова без ошибки. Это отчет спасшегося человека. Примерно на четвертой строке от конца есть слово, которое означает число одиннадцать. Я, должно быть, прочел это проклятое слово раз сто, и оно не привлекло моего внимания. Он говорит там, что во флотилии было одиннадцать кораблей. – Трис перелистал пачку бумаг. – Было достаточно легко проверить или даже перепроверить, когда у меня появилась эта догадка. Королевский лизоблюд вел безукоризненный дневник, и в нем он упоминал “Эль Грифон” как отправившийся вместе с флотилией Юбильи. Читая его, я не мог заснуть полночи. Он был самовлюбленный подонок, и мне пришлось пробираться сквозь кучу самодовольной похвальбы. Когда Юбилья получил приказ забрать с собой “Эль Грифон”, он, очевидно, сказал Даре, чтобы тот присоединился к флотилии несколько часов спустя, чтобы избежать вмешательства бюрократов, – они заставили бы его ждать, пока проверяют его декларацию.
Трис откашлялся, встал и, не спрашивая, налил всем по полстакана рома.
– Флотилия из десяти плюс одно судно вышла из Гаваны в среду 24 июля 1715 года, – сказал он, садясь за стол. – На ней было две тысячи мужчин и, официально, четырнадцать миллионов долларов в сокровищах. Подлинная цена была свыше тридцати миллионов. В течение первых пяти дней погода стояла прекрасная. Вы думаете, что за это время они хорошо продвинулись в море? Нет, неповоротливые свиньи делали только до семи узлов, так что едва дошли до Флориды, где-то между теми местами, где сейчас находятся пляжи Себастьян и Веро. Они не знали, да и не имели технических средств для определения этого, что, как только они вышли из Гаваны, разразился ураган, идущий с юга и с каждым днем набиравший силу по мере приближения. Они встретились с ним на шестой день пути, в понедельник ночью, и к двум часам утра он выбил из них душу: сорока-пятидесятифутовая глубина, дующий со скоростью в сотни миль ветер с востока, гонящий их на запад, прямо на скалы. Юбилья постоянно корректировал курс, и большая часть кораблей старалась следовать за ним, но все было бесполезно. Даре, должно быть, единственный из всех, кто сознательно не подчинился. Может быть, он не доверял Юбилье, может, он как раз был прекрасным королевским моряком, лучше, чем Юбилья. Как бы то ни было, он держал “Эль Грифон” чуть дальше от северо-востока, чем другие корабли, и, черт подери, он спасся.
– Один? – спросил Сандерс.
– Нет. Он пошел обратно в Гавану. Может быть, все еще опасался пиратов, а может быть, его корабль был так поврежден, что он не рискнул пересекать океан без ремонта. А теперь, – сказал Трис с озорной улыбкой, – сюжет усложняется. Нет вообще никаких записей о том, что случилось с Даре и “Эль Грифоном” после того, как он вернулся в Гавану. Судя по всему, он исчез, как и его корабль.
– Он мог пытаться совершить это путешествие один, – сказал Сандерс, – просто позже.
– Возможно. Или затаился на время, сменил название судна и присоединился к другой флотилии.
– Зачем ему нужно было все это делать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81