Он полон Котов.
Там их около десятка: две пятерки, закрывающие видимые мне выходы из переулка. Десять Котов — и никакого оружия, чтобы сразиться с ними.
Коннос видит выражение моего лица и бормочет:
— Что случилось? В чем дело? Они уже там, о боже, уже там.
— Мы пока еще живы, — успокаиваю я его и достаю из внутреннего кармана куртки серебряный ключик.
За какую-то секунду я вхожу в состояние мысленного зрения и вызываю в сознании светящиеся символы. Я прикладываю ключ к замку ближайшей двери, и тот открывается с резким звуком. Я затаскиваю своих спутников в помещение.
В нем две комнаты — хвала богам, пустые.
— Так, у нас есть несколько секунд, чтобы наметить дальнейший план действий. У меня не осталось магии, поэтому нас не засекут до тех пор, пока не примутся открывать каждую дверь.
— Разве вы… разве вы не можете сделать нас невидимыми… или еще что-нибудь придумать? — неуверенно выдавливает жена Конноса.
— Не глупи, — сердито вставляет Коннос. — Плащ Невидимости не способен работать без магии. Тогда любой прибор может засечь нас, как только мы станем вбирать Силу.
— Но, может быть, — говорю я, — плащ в сочетании с сильной защитой от обнаружения… Он широко раскрывает глаза.
— Дай мне свиток.
— Но… но…
За дверью громыхают сапоги. Значит, Ламорак убит. При мысли об этом я перестаю дышать, на глаза наворачиваются слезы. У меня такое чувство, будто мне в грудь вонзили огненный нож и от невыносимой боли я не в состоянии даже мыслить.
Зло смахиваю слезы. Поплакать я всегда успею — если, конечно, у меня будет на это время.
Я хватаю Конноса за куртку и встряхиваю его.
— Давай свиток. Не дожидаясь согласия, я срываю с его пояса футляр и отталкиваю. Конное спотыкаясь делает шаг назад, в то время как я отвинчиваю крышку футляра и вытряхиваю свиток себе на ладонь.
— Но я не уверен, что…
— У тебя есть лучшая идея?
Я разворачиваю промасленный пергамент с выведенными золотыми чернилами знаками. Знаки сразу же проникают в мозг, и мне остается только включить мысленное зрение да открыть Оболочку — таинственное заклинание льется с моих губ.
Слова звенят в воздухе, нет больше ни света, ни звука, ни Пэллес; остается только Хэри Майклсон, сидящий в кресле председателя Коллберга. По его лбу стекает пот. Изображение исчезает с экрана, и теперь Хэри слышит только собственное хриплое дыхание да гулкие удары сердца по ребрам.
4
Несколько минут он просидел не двигаясь и не отирая пот, конвульсивно цепляясь пальцами за кожаные подлокотники. Он не мог ни о чем думать, не мог заставить себя отодвинуть с глаз щиток, не мог даже сглотнуть, потому что горло сжимала чья-то сильная рука.
— Вот, собственно, и все, — донесся откуда-то издалека голос Коллберга.
«Наверное, именно так возникает паническое состояние, — отрешенно подумал Хэри. — Да, точно, это паника».
Шлем соскользнул с головы, и Хэри ничего не оставалось, как только посмотреть в круглое лицо Коллберга, на толстые губы, кривящиеся в дурацкой ухмылке.
— Э-э… впечатляет, а?
Хэри страдальчески закрыл глаза. Чем дольше он смотрел на этого высокомерного ублюдка, тем сильнее хотелось врезать ему по физиономии. Коллберг был администратором: оскорбление действием, нанесенное представителю высшей касты, хоть и не считалось тяжким преступлением, все же влекло за собой принудительный перевод в касту рабочих и пятилетнее отбывание в трудовых лагерях.
Овладев своим голосом, Майклсон спросил:
— Она жива?
— Неизвестно. Эта запись — наш последний контакт с ней. У нас нет телеметрии, мы не можем засечь ее ответчик. Вероятно, это заклинание на свитке нарушило связь.
Хэри прижал руки к глазам и увидел рассыпающиеся цветные пятна.
— Сколько у нее времени?
— Если считать, что она еще жива…
— Сколько?
Голос Коллберга стал ледяным.
— Не прерывайте меня, Майклсон. Знайте свое место! Хэри открыл глаза и наклонился вперед. Коллберг стоял перед ним и ждал. Невидимая рука, сжимавшая грудь Хэри, не ослабляла хватки до тех пор, пока у него не перехватило горло.
— Приношу свои извинения, администратор.
— Ладно, — хмыкнул Коллберг. — Итак, то, что вы наблюдали, произошло этим утром примерно в десять по анханскому времени. Заряда в энергетической ячейке ее мыслепередатчика хватит на сто семьдесят часов плюс-минус еще десять. Значит, сейчас у нее остается по меньшей мере сто пятьдесят семь часов. Если за это время она доберется до точки переноса — прекрасно. Иначе…
Хэри застыл на месте. В его воображении проносились ужасные картины. Распад тела — ночной кошмар каждого актера. Когда Студия начинает обучение новых лицедеев, им непременно показывают, что осталось от актеров, которые вышли из фазы Поднебесья. Как правило, подобные неудачники возвращаются в виде бесформенного комка протоплазмы, или груды полукристаллизовавшихся обломков, или чего-то совсем уж неописуемого — в таком случае везет зрителям, так как этого им запомнить не удается. Только изредка прибывшая обратно субстанция напоминает человека.
Хэри тихо спросил:
— Она хотя бы знает, что отрезана от нашего мира? Коллберг выразительно пожал жирными плечами.
— Честно говоря, Майклсон, она скорее всего мертва.
— Отправьте меня туда. Я знаю город. Я найду ее. «Или ее тело. — Он смог прийти в чувство, пообещав себе, что если найдет только тело, то отправится искать Берна. — Посмотрим, как ты будешь качать Силу, сволочь. Качай на здоровье, особенно после того, как я выколю тебе глаза».
— Прошу прощения? — Коллберг поднял брови; его по-детски самодовольные интонации оторвали Майклсона от кровавых размышлений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30