Эрвин с усилием поднялся на ноги и пошел к костру. Земля уплывала из-под его ступней, а окружающий мир поворачивался вместе с каждым движением его головы, поворачивался и качался, усугубляя эту странную неустойчивость. Эрвин сам не заметил, как оказался на земле. Мир вокруг по-прежнему плыл и качался, но, по крайней мере, не уходил из-под ног.
Это ощущение было уже знакомо ему по Дангалору – полное энергетическое истощение. Вчерашняя схватка, длительное лечение раны и бессонная ночь исчерпали его силы, которых и так оставалось немного из-за постоянного холода и недоедания. Нужно было отлежаться хотя бы один день, чтобы твердо стоять на ногах.
Эрвин заставил себя дойти до костра и поесть, надеясь, что после еды ему станет лучше, но добился только того, что к головокружению добавились тошнота и озноб. Он съежился у догорающих поленьев, пытаясь согреться. Даз помыл миски и котелок, уложил вещи в заплечный мешок из шкуры дака. Даб окидывал опытным глазом скотину, чтобы еще раз удостовериться напоследок, вся ли она на месте.
– Ну, пойдем, что ли, – скомандовал он, убедившись, что все готово к выходу.
Эрвин попробовал встать и снова опустился на землю у костра.
– Я не могу, – пробормотал он. – Я, кажется, нездоров.
Даб подошел и остановился над ним, разглядывая с высоты своего роста съежившуюся фигурку Эрвина. Даз тоже подошел и встал рядом с Дабом. Некоторое время оба дарнара молча мерили своего подпаска одинаковыми взглядами.
– Ты нездоров, значит, ты болен, – заключил наконец Даб.
– Болен, – подтвердил Даз.
– Не то чтобы болен, – проговорил едва ворочающимся языком Эрвин. – Просто я вчера устал… мне нужно отлежаться. Я не могу идти – ноги не держат…
– Он не может идти, – взглянул Даб на Даза.
– Не может, – подтвердил тот.
– Нам не нужен помощник, который не может идти, – мигнули добродушные глазки Даба.
– Не нужен, – согласился его напарник.
– Верно говоришь, Даз.
– Верно говоришь, Даб.
Они отвернулись от Эрвина, словно тот в одно мгновение исчез из их жизни, и погнали даков по дороге. Эрвин проводил их взглядом, не в силах даже изумляться. Затем он опустил голову на землю и закрыл глаза. Ему не хотелось ни видеть, ни слышать, ни думать. Но больше всего ему не хотелось чувствовать, – чувствовать себя преданным и брошенным. И снова сознание милосердно оставило его, спасая от отчаяния. Он надолго погрузился в забытье – то ли в глубокий обморок, то ли в глубокий сон.
К полудню Эрвин пришел в себя. Он очнулся мгновенно, словно от толчка, и открыл глаза. Костер давно не грел, головешки прогорели дотла, земля под боком была ледяной и жесткой. Эрвин поднял лицо и увидел бледное зимнее небо. В этих краях снег шел только посреди зимы и не лежал подолгу, а земля почти на весь сезон становилась безрадостной бурой равниной, покрытой останками травы, пригодными в пищу только дакам.
Он повел головой, но небо и земля остались на месте, как им и было положено. Если бы он был простым подпаском, он погиб бы вчера вместе с Дабом и Дазом, а разбойники гнали бы сейчас украденное стадо в Дутухт на продажу. Эрвин подумал, что они легко могли бы рассчитаться с ним за вчерашнее, пока он лежал в забытьи у костра, но они наверняка были далеко отсюда, подальше от опасного мага, превратившего половину их шайки в пылающие факелы. Хорошо еще, что они не знали, как часто маг бывает беспомощным, куда беспомощнее обычных людей, которые никогда не тратят малую толику отпущенной им магической силы, потому что не умеют ее тратить.
Даб и Даз не оставили ему ни крошки еды, посчитав, что излишне переводить ее на бесполезное существо. Если бы он был просто подпаском, то вскоре погиб бы от голода и холода, брошенный на дороге.
Но он был магом.
Эрвин сел и огляделся вокруг. Безрадостное бледное небо, безрадостная нищая земля, полная разбойников и дарнаров, которым не свойственно даже элементарное чувство признательности, не говоря уже о сострадании. Дарнаров, однако, Эрвин не осуждал – для определенных чувств требуется определенный уровень развития.
Если бы он был подпаском, он был бы обречен жить и умереть в этом мире, но он был магом, и его мир был шире. Глупо выбирать судьбу подпаска, если способен на большее, и вот итог – он остался одиноким, вышвырнутым из этой жизни. Но нет, он не останется подыхать на дороге, словно бездомная собака. Скорее, скорее, прочь отсюда, из этого ужасного края! Куда-нибудь, все равно куда!
Подхваченный этой мыслью, Эрвин вскочил на ноги. Они слушались его, хотя его голова была затуманена усталостью и переживаниями. Он плохо различал дорогу, положившись на чувство направления, никогда не подводившее его. Куда-нибудь, только прочь отсюда, и как можно скорее!
Его ноги двигались сами, выполняя приказ сознания. Кажется, он шел не по дороге, а напрямик, инстинктивно чувствуя выход. Он забыл про голод, холод и усталость, одержимый порывом бежать отсюда, подгоняемый отвращением. Горькие мысли жгли его рассудок, застилали зрение. Разбойники были единой шайкой, что-то связывало и удерживало их вместе, Даб и Даз пасли одно и то же стадо и, вероятно, были родственниками. У каждого разумного существа были какие-то связи, свое место в жизни, и только он, в пять лет вырванный из дома, в девятнадцать выброшенный из академии, был одинок и неприкаян, как только может быть одинок и неприкаян человек. Эрвин окончательно понял это сейчас, когда попытка прибиться хоть к кому-то оставила его брошенным на дороге.
Тем не менее он вдруг отчетливо осознал, что бесполезно шарахаться, уклоняться, искать себе другую судьбу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121