Неведомый мир -
Жозеф Анри Рони-старший, Жюстен Франсуа Рони-младший
Неведомый мир
Родом я из Геддерланда. От наших фамильных владений уцелело всего несколько акров вересковой пустоши и болота, окаймленного соснами, которые скрипят на ветру. Ферма до того запущена, что на ней сохранилось лишь несколько комнат, пригодных для жилья, и, камень за камнем, она ветшает и разрушается. От некогда многочисленного рода осталась одна наша семья: родители, сестра и я.
Жизнь моя, начавшаяся так несчастливо, затем чудесным образом изменилась – я встретил человека, который поверил мне и сумел дать объяснение тому, что дотоле было известно лишь одному мне. Но до этого я много выстрадал, впал в отчаяние и, чувствуя себя совершенно одиноким среди людей, в конце концов начал сомневаться даже в бесспорных истинах.
Я родился не таким, как все. С первых же дней моего появления на свет вызывал всеобщее удивление. Объяснялось это вовсе не особенностями моего сложения (говорили, что я даже выглядел лучше других новорожденных), а цветом кожи. Была она хоть и не яркого, но отчетливо сиреневого оттенка, и при свете керосиновой лампы напоминала по цвету белую лилию, погруженную в воду. Так это выглядело в восприятии всех людей, сам же я вижу иначе – и цвета, и предметы. Кроме этой особенности, были у меня и другие, о которых я расскажу позже.
Хотя родился я с виду вполне здоровым, но рос крайне болезненным, был худым, плаксивым и до восьми месяцев ни разу не улыбнулся. Все уже потеряли надежду меня выходить. Врач из Звартендама заявил, что это – загадка природы, и единственный метод лечения – строгое соблюдение правил гигиены. Но и это не помогало, и я все больше хирел. Ждали, что со дня на день я покину этот мир. Отец, как мне кажется, смирился с этой мыслью, тем более, что ему, добропорядочному голландцу, было не очень-то лестно иметь столь необычного на вид сына. Зато мать полюбила меня еще сильней, и в конце концов ей даже стал нравиться странный оттенок моей кожи.
Дни текли размеренно, когда внезапно на помощь мне пришел случай: поскольку все, что происходило со мной, считалось противоестественным, это событие породило толки и наделало много шума.
Взамен ушедшей служанки в дом взяли девушку из Фрисландии – крепкую, честную, охочую до любой работы, но склонную к выпивке.
Фрисландке-то меня и доверили. Видя, до чего я тщедушен, она решила тайком от всех поить меня пивом, что по ее мнению исцеляло от всякой хвори.
Самое странное, что я и впрямь очень скоро окреп, но с тех пор отдавал явное предпочтение спиртному. Славная девушка в глубине души очень этому радовалась, к тому же ее весьма забавляло недоумение родителей и врача. В конце концов, припертая к стенке, она открыла свою тайну. Отец пришел в страшную ярость, врач негодовал, клеймя невежество и предрассудки. Служанки были строго-настрого предупреждены, меня же забрали из-под опеки фрисландки.
Я вновь стал худеть, чахнуть и, наконец, мать, повинуясь лишь любящему сердцу, вновь перевела меня на пивные дрожжи. Ко мне тотчас же вернулись сила и жизнерадостность. В результате проделанного опыта пришли к выводу, что для моего здоровья алкоголь просто необходим. Отца это открытие повергло в уныние, доктор ушел от ответственности, прописав мне лечебные вина, и с тех пор я стал превосходно себя чувствовать. Теперь в деревне только и было разговоров, что мне уготована судьба пьяницы и дебошира.
Вскоре мои близкие заметили во мне новую странность. Мои глаза, вполне обыкновенные с виду, вдруг помутнели и стали похожими на роговые оболочки, словно надкрылья майского жука.
Врач предрек мне слепоту. Впрочем, он был вынужден признаться, что сталкивается с подобным случаем впервые. Прошло еще немного времени, и зрачок полностью слился с радужной оболочкой.
Обратили внимание и на то, что я мог, не щурясь, долго смотреть на солнце. Я отнюдь не ослеп и могу даже утверждать, что вижу совсем неплохо.
И вот мне исполнилось три года. Соседи считали меня маленьким чудовищем, наверное, я и вправду казался уродом. Фиолетовый оттенок кожи почти не изменился; глаза целиком помутнели. Говорил я плохо и невероятно быстро, зато руки у меня были достаточно ловкими, а сам я мог, прекрасно выполнять движения, требовавшие не силы, а проворства. Никто не посмел бы отрицать, что я грациозен и приятен внешне – если бы не цвет кожи и не строение глаз, я ничем не отличался бы от других людей. Я про» являл себя достаточно смышленым, но в моих знаниях были огромные пробелы, которые никто не пытался восполнить. Ведь кроме матери и служанки меня не любил ни один человек на свете. У чужих я вызывал любопытство, а у отца – чувство постоянного стыда.
И если сначала он надеялся, что я стану таким же, как все, то со временем все его надежды рухнули. Я делался все более и более странным: и по своим привязанностям, и по привычкам, и по характеру. В шесть лет питался почти исключительно пивом и с трудом мог заставить себя проглотить хоть немного фруктов или овощей. Рос невероятно быстро и отличался крайней худобой и подвижностью. С легкостью плавал – держался на воде, как пробка, причем голова погружалась не больше, чем само тело.
Я был необычайно проворен. Бегал, как косуля, перепрыгивая через канавы и легко преодолевая недоступные для других препятствия. В мгновенье ока мог взобраться на верхушку бука или, ко всеобщему восторгу, вспрыгнуть на крышу фермы. Зато быстро уставал, если приходилось поднимать даже совсем легкий груз.
Все эти свойства, вместе взятые, являлись лишь отличительными признаками особой природы, но, увы, из-за них-то меня и считали чужаком, и встречали враждебно, хотя никто не ставил под сомнение мою принадлежность к роду, человеческому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10