— В доме нет наличных, — обморочным голосом произнес Дорсети.
— Я знаю, идиот. Ты напишешь расписку. Веди меня в комнату… отца.
Потирая запястье и поскуливая, Дорсети на негнущихся ногах подошел к двери. До этого ему пришлось касаться мертвого — ключи висели связкой у того на поясе.
Невзрачный, серенький Аэрон Сохо, едва доходивший ему до плеча, совершенно парализовал Дорсети. От страха перед ним его стошнило.
В комнате, едва были зажжены светильники и тени запрыгали по стенам, Сохо сел в кресло и велел:
— Возьми пергамент в столе. Но прежде найди завещание старшего.
— Зачем?
— Чтобы не тратить зря чернила. Убедимся, что ты — наследник.
— А кто же еще? — взвизгнул Дорсети. — Больше некому.
— Никогда не пренебрегай заверенными свитками, — ухмыльнулся Сохо. — Особенно если сам нечист на руку. Ищи завещание, олух.
Через какое-то время, довольно продолжительное, Дорсети наконец увидел свиток особого, синеватого пергамента с характерной печатью. Он лежал на самом видном месте.
Аэрон Сохо выхватил документ из его рук, аккуратно снял печать, развернул свиток и присвистнул, пробежав глазами содержание.
— Да ты, оказывается, голодранец! — сказал он насмешливо. — Понимаешь, что это значит?
Дорсети облился ледяным потом.
— Как? — спросил он. — Кто?..
— Твоя тетя. От родственников — одни неприятности! Ее ты тоже убьешь шахматами? Или на сей раз выберешь игру попроще?
— Подожди, подожди… — сбиваясь, забормотал Дорсети, шаря глазами вокруг себя. — Я умею подделывать его подпись. Тело мы спрячем. Ты получишь свое золото.
— Как бы не так! Твой отец был хитер. У менялы, кроме векселя, спросят еще и заветное слово, который покойник менял раз в три дня.
— Я знаю, знаю! «Мандрагора».
— «Мандрагора» была три дня назад. Все, мне пора. — Сохо поднялся. — Тебя четвертуют, я думаю. Прощай.
Дорсети догнал его в коридоре.
— Зачем тебе доносить на меня? Какая выгода?
Сохо с нескрываемой скукой оглядел его ног до головы.
— Все знают, что я — преступник, — проговорил он. — Но в глазах закона я — добропорядочный горожанин. Время от времени репутацию нужно поддерживать. Если я выдам коварного отцеубийцу, мне простится многое. И потом — ты мне неприятен. Твой папаша был делец, а ты — помешанный.
Вызвав удивление Аэрона Сохо, Дорсети хохотнул.
— Почему, ну почему вы все мне об этом говорите? — спросил он.
Кинжал с его пояса еще в кабинете перекочевал в рукав туники. Сохо слишком поздно заметил пустые ножны — холодная сталь уже перерезала ему глотку.
Угасающим взором он видел, как его убийца прохаживается возле, жестикулируя, словно актер перед публикой, и слышал сквозь шум приближающейся смерти следующий короткий монолог:
— Судьба непредсказуема! Только что ты был страшным, почти всесильным и крайне самоуверенным — и вот лежишь на полу, хрипишь, из тебя течет кровь на дорогой ковер, а через терцию ты вообще превратишься в кусок падали. Не правда ли, странно устроена наша жизнь?..
Потом Дорсети выронил кинжал, нашарил под туникой серебряный свисток, висевший на цепочке через шею, и пронзительно засвистел. Личная гвардия дома сбежалась, бряцая оружием. Увидев зарезанного, наемники переглянулись в немом изумлении.
— Этот человек убил моего отца! — произнес Дорсети. — Я настиг его и отомстил своею рукой.
— Послать за городской стражей? — спросил старший охранник.
Утром. Пока перенесите ублюдка в комнату для игры в шахматы. Там — отец… Я хочу, чтобы он знал — я отомстил.
Старший охранник поклонился с глубоким почтением. Аэрона Сохо уволокли за ноги. В блеске масляных ламп кровавые следы были похожи на капли сургуча.
— А ведь я нищий! — объявил себе Дорсети. — Не значит ли это, что мне пора действовать? Право, это так непривычно, так неожиданно…
Тетка тоже не вечная, рано или поздно я верну отцовские деньги. А до тех пор обзаведусь своими. Тра-ла-ла! — запел он и, приплясывая, направился к винтовой лестнице.
Спустившись по ней в подвал, Дорсети отпер отцовскими ключами толстую свинцовую дверь, поменял лампу на яркий факел и шагнул в темную духоту.
— Ремина, пора вставать! — заорал он. — Тра-ла-ла! Пришел конец твоему заточению. Что есть жизнь, — как не заточение в убогой клетке тела?
Девушка в одной рубахе из мешковины, спавшая в колодках у стены, проснулась. Испуг и недоумение отражались в ее лице, она всхлипывала, глядя, как Дорсети пляшет с факелом в руке и зажигает большие настенные светильники. Огонь больно ранил ее глаза, привыкшие к темноте.
В центре подвала возвышался алтарь, грубо вылепленный из глины-сырца, весь усыпанный золотыми слитками и драгоценными камнями. На нем стояла необыкновенно уродливая статуя, изображавшая толстого гладкого карлика, сидящего, скрестив вывернутые ноги. Статуя была золотая, но благородный металл весь покрылся черной липкой грязью. Только глаза и пасть блестели, отчего карлик выглядел еще гаже. В стороне от него стояла огромная печь с трубой, уходящей в потолок подвала. В печь был встроен большой котел, наполненный зеленоватой жидкостью. К его краям были припаяны два раздвижных кольца с зажимами.
Дорсети, весело ругаясь и бормоча, растапливал печь. Когда в трубе загудело, он выпрямился, вытер сажу на лице и подошел к пленнице. Сняв колодки с ее ног, он рывком поднял Ремину и, держа ее за руки, повел к печи.
— Ничего не говори! — шептал он ей в ухо. — Береги силы.
Она ничего не понимала, только страх все сильнее сжимал ее сердце.
К котлу вели каменные ступени. Ноги не слушались Ремину, и Дорсети втащил ее наверх почти волоком, заставил сесть внутри котла, погрузившись в зеленую жидкость по плечи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28