А вот если дать ему пару раз кулаком или этой вазой по затылку – тогда башка сразу опустится!Прозвенел звонок. В классе поднялся гомон, захлопали крышки парт. Володя вскочил, положил злополучный лист перед Колей Шерстобитовым и быстро сделал то, что Псин Псиныч мечтал сделать с ним – со всего размаху ткнул его лицом в плохо заштрихованную свастику. Раздался громкий вскрик, по ватману разбежались красные капли и брызги.Вмиг наступила зловещая тишина, которую прорвал дикий визг Псин Псиныча.– Ну бандит, я тебе покажу!Кинувшись вперед, он вцепился костлявыми руками в горло Вольфа, выволок из класса и, как ястреб цыпленка, потащил по коридору, не замечая испуганных взглядов учеников и учителей. Он только чувствовал хрупкость зажатой в ладонях детской шеи и явственно ощущал, что едва уловимый миг отделяет его от того мгновения, когда под судорожно стиснутыми пальцами хрустнут шейные позвонки: одно усилие – и все...Это ощущение неожиданно возбудило учителя рисования, причем гораздо сильнее, чем голые тела тонконогих девчонок в душе или раздевалке. Происходящее вокруг вдруг заволокло туманом, уши заложило ватой, все чувства сконцентрировались внизу живота, где пульсировал горячий, остро напряженный отросток.Под руками придушенно бился, что-то кричал и безуспешно пытался вырваться белобрысый, но Псиныч, уже не владея собой, продолжал сжимать пальцы. Внезапно вдоль позвоночника пробежал электрический разряд, все тело содрогнулось, и острое напряжение внизу прорвалось тугими выбросами спермы: раз, два, три... Такого легкого оргазма у холостого, чуравшегося женщин Псиныча никогда не случалось. Добиваться семяизвержения каждый раз приходилось тяжким трудом и всевозможными ухищрениями.Ошеломленный, он сдавленно икнул и разжал руки. Туман вокруг рассеялся, уши отложило. Педагог стоял у директорского кабинета, вырвавшийся Вольф, спасаясь, сам распахивал дерматиновую дверь. Рядом стояли географичка с химичкой, они вытаращили глаза и осуждающе качали головами.– Что с вами, Константин Константинович? Вы же его чуть не задушили! И у вас такое лицо... – Не дослушав, он рванулся за Вольфом. В штанах было мокро и противно, казалось, что эту мокроту можно увидеть со стороны.Дородная женщина в строгом синем костюме и с туго стянутым на затылке узлом волос подняла голову от бумаг:– Что за беготня? Кто за кем гонится?Взъерошенный Вольф тер покрасневшую шею и тяжело дышал. Учитель тоже тяжело дышал и машинально отряхивал ладонью брюки.– Что случилось? – раздраженно повторила директриса.К Псинычу вернулся дар речи.– Опять эти немецкие штучки, Елизавета Григорьевна. Этот тип сорвал урок: отказывался выполнять классное задание, ударил меня, избил до крови ученика! На педсовете я буду ставить вопрос об исключении, и многие товарищи меня поддержат...– Вот как? А меня вы с «товарищами» уже не принимаете в расчет?Историк по образованию, директриса была крутой руководительницей и любила повторять знаменитую, несколько переиначенную фразу: «Школа – это я».– Но сколько можно терпеть? Почему из-за какого-то Вольфа...– Минуточку! – директор хлопнула ладонью по столу. – Пролетарский интернационализм еще никто не отменял! Я член райкома партии и депутат райсовета, поэтому в таких делах разбираюсь лучше вас и ваших «товарищей»! И фракционной деятельности за своей спиной не потерплю!– Речь идет об укреплении дисциплины, – тоном ниже забормотал Псиныч.– Кстати, о дисциплине...Елизавета Григорьевна сняла очки в стальной оправе и задумчиво принялась грызть заушник.– У нас всего четыре учителя-мужчины, но, когда болеют военрук или трудовик, вы не соглашаетесь вести за них уроки. А часы физкультуры сами выпрашиваете у завуча! Причем мальчиков отправляете гонять мяч, а с девочками занимаетесь вплотную: подсаживаете на турник, поддерживаете на брусьях...– Это клевета! – густо покраснел Псин Псиныч. – Я знаю, кто распространяет такие слухи...– Что клевета? Что вы больше любите физкультуру, чем труд или военную подготовку?– Я вообще не понимаю, какое это имеет отношение к поведению ученика...– Ладно, можете идти. С ним я сама разберусь. Оскорбленный Константин Константинович с гордо поднятой головой вышел из кабинета и даже прикрыл дверь чуть громче, чем допускает почтительность к начальству. Директриса перевела взгляд на красную шею мальчика.– Ты в каком классе? Фамилия, имя? Напомни.– В пятом. Владимир Вольф.– Ах да, из-за фамилии тебя дразнили волком...– Моя фамилия Вольф.– Я понимаю. Хотя ты же знаешь, что означает твоя фамилия, да? Ну ладно... За что же ты избил товарища?– Пусть не обзывается, – глядя в пол, буркнул Вольф. Ему было неприятно это говорить: вроде как сам ябедничает.Елизавета Григорьевна устало вздохнула.– Опять волком? Или придумал какую-нибудь другую кличку?– У меня нет клички.– Да ну? Странно. Тогда я вообще ничего не понимаю.Елизавета Григорьевна поднялась из-за стола, заложив руки за спину, прошлась по кабинету. На синем лацкане ярко выделялся красный флажок.– За что же ты ударил одноклассника?– Он мне свастику нарисовал. И обзывал по-всякому... Немцем, фрицем, волком...– Вот видишь! Почему же ты говоришь, что у тебя нет клички?Вольф упрямо мотнул головой.– Нет. Кличка – это когда навсегда, когда не нужно имя. Когда все признают. И сам, и остальные...– Например? – директриса остановилась, полуобернувшись.– Гитлер. Сталин...Он хотел продолжить ряд примеров, но осекся – вместо третьего слова явственно прозвучало многоточие.Елизавета Григорьевна нахмурилась. Проявлять прозорливость не хотелось, и вообще разговор получался какой-то скользкий – на всякий случай лучше выдержать паузу подольше, кто знает, как можно будет истолковать любые слова, сказанные сразу же, сейчас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18