как можно, чтобы классик в своих бессмертных стихах воспевал запоры и поносы?!
После некоторых колебаний он закрыл дверцу холодильника: при одной мысли о том, чтобы хлебнуть кефира, к горлу подкатывала тошнота. Вот если бы водочки!.. Или, на худой конец, пивка…
Шаркая ботинками по облупившимся доскам пола, дядя Федя бесцельно вышел в прихожую и наудачу толкнулся в дверь к своему постояльцу. Та, как всегда, оказалась запертой, причем было совершенно невозможно понять, снаружи или изнутри.
«Сучий потрох», – пробормотал дядя Федя и в сердцах грохнул по двери кулаком. За дверью было тихо, как в могиле.
Дядя Федя не заметил, как оказался в ванной.
Здесь он озабоченно потоптался по грязной метлахской плитке, заглянул в треснувшее зеркало с отставшей амальгамой, рассеянно поскреб ногтями небритую щеку и огляделся по сторонам, пытаясь понять, каким ветром его сюда занесло. Руки он, что ли, собирался помыть? Да нет, как будто… Но ведь было же у него здесь какое-то дело!
Из прохудившегося крана в рыжую от ржавчины ванну размеренно капала вода. В забрызганном зубной пастой зеркале маячила одутловатая физиономия дяди Феди с тусклым электрическим бликом на вспотевшей лысине. Отражение было наполовину заслонено грязным пластмассовым стаканчиком, из которого торчали две зубные щетки – растрепанная, почти совсем облысевшая дяди-Федина и новенькая, с мудреной ручкой и двухцветной синтетической щетиной щетка квартиранта. Еще в стаканчике стоял наполовину выдавленный тюбик зубной пасты. Рядом со стаканчиком на грязноватой стеклянной полочке лежала безопасная бритва квартиранта, стоял его помазок и двухсотграммовый флакон с одеколоном.
Словно во сне, дядя Федя протянул руку и взял с полочки флакон. Одеколона в нем было больше половины. Старик повертел флакон в руке, пытаясь разобрать готическую вязь на этикетке, неуверенно отвинтил пробку и понюхал. Запах был приятный, дорогой – не то что у отечественного «Шипра» или, скажем, «Русского леса». Да и крепость, надо полагать, соответствовала…
В следующее мгновение зубные щетки, дребезжа, запрыгали по стеклянной полочке. На дне пластмассового стаканчика темнел неприятный ободок влажной грязи, но сейчас дяде Феде было не до гигиены. И потом, спирт – это же дезинфекция, так какого черта?!..
Одеколон полился из узкого горлышка, аппетитно булькая и распространяя по ванной терпкий аромат дорогой косметики. Трясущейся от предвкушения рукой дядя Федя отвернул кран, пустив тонкую струйку холодной воды, и разбавил одеколон – совсем чуть-чуть, только чтобы не обжечь гортань.
Жидкость в стаканчике сразу помутнела, сделавшись беловатой, как сильно разведенное молоко.
С некоторой опаской понюхав получившийся коктейль, дядя Федя поморщился. Последнее это дело – хлестать одеколон, да еще и ворованный к тому же. Ну, а что делать, если на старости лет трудящемуся человеку, коммунисту с сорокалетним партийным стажем, не на что даже купить бутылку бормотухи? В семнадцатом году наши ребята решили этот вопрос раз и навсегда. Экспроприация экспроприаторов – вот как это называется. А то заперся, морда буржуйская, на задвижку, и думает, что самый умный…
Он резко выдохнул воздух и залпом опрокинул в себя благоухающую французским одеколоном адскую смесь. Гортань все равно обожгло, на глаза навернулись слезы. Желудок попытался бунтовать, толчком послав отраву вверх по пищеводу. Стиснув остатки зубов и надув щеки, дядя Федя удержал выпитое в себе и проглотил одеколон вторично с неприятным булькающим звуком. В нос шибанула душистая отрыжка, и чертов коктейль снова пошел на прорыв. История была знакомая: по правде говоря, дяде Феде было не впервой глотать одеколон, и всякий раз ему приходилось подолгу бороться со своим организмом, прежде чем тот соглашался держать в себе эту дрянь. Это вам, конечно, не виски, но, как говорится, на безрыбье сам раком станешь…
– Ты что это делаешь, старый козел?
Вопрос прозвучал как гром с ясного неба. Это было так неожиданно, что дядя Федя чуть не выпустил наружу драгоценный продукт. Кое-как справившись со своим организмом, кашляя, хватая воздух широко открытым ртом и вытирая засаленным рукавом слезящиеся глаза, он обернулся и увидел своего квартиранта, который стоял в дверях ванной и разглядывал его, как некое редкостное насекомое.
Квартирант дяди Феди был высоким, почти под два метра, и плечистым мужчиной лет тридцати пяти – тридцати восьми. Волосы у него были вороные, как у азиата, подбородок квадратный, а взгляд серых глаз – жесткий и неприветливый. На груди, плечах и руках бугрились продолговатые мускулы, рельефно проступавшие сквозь тонкую ткань застиранной черной футболки. Помимо футболки, на квартиранте были надеты вылинявшие облегающие джинсы и черные кожаные ботинки на толстой подошве. Тяжелая нижняя челюсть потемнела от двухдневной щетины, в уголке твердо очерченных губ дымилась сигарета – американская, дорогая, а не какая-нибудь вонючая «памирина». Вид и запах этой сигареты почему-то больше всего рассердили дядю Федю, и он перешел в наступление, хотя его и застукали на краже чужого одеколона.
– Что надо, то и делаю, – дыша на квартиранта густыми парами французской парфюмерии, агрессивно заявил он. – Я, между прочим, у себя в дому, а не в гостях или, к примеру, на квартире. Тут все мое, понял? Что хочу, то и делаю. Захочу – голый буду ходить и на гармошке песни играть.
– Угу, – сказал квартирант. Он отлепил сигарету от нижней губы, потянулся мимо дяди Феди к раковине умывальника и точным движением сбил туда пепел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16