— А я думаю, он, наоборот, возвращается к своим приятелям-капуцинам, — возразил Гренгай.
— Счастье, что он нас не заметил, — фыркнул рассудительный Каркань. — От этой винной бочки отвязаться невозможно.
— Да уж, у мессира Жеана хватает других забот, чем поить брата Парфе Гулара.
— Но минут через десять хорошо бы догнать монаха. Мы бы повели его ужинать вместе с нами. Пропойца был бы счастлив, а нас повеселил бы своими сальными анекдотами.
Это и в самом деле был брат Парфе Гулар, с которым мы познакомились в самом начале нашей истории. Монах этот был в то время знаменит — но прославился не ученостью, не красноречием, не строгостью нравов или какими-нибудь другими достойными качествами. Известностью своей он был обязан поразительному обжорству и неумеренному пьянству, изумлявшими людей того времени, хотя они и привыкли к пиршествам прямо-таки пантагрюэлевского масштаба, который нам даже трудно себе представить. Но брат Парфе Гулар славился не только чревоугодием — это был хвастун, распутник, лжец, шут. Воистину, его можно было назвать городским буффоном.
Все, начиная от короля, пожелавшего познакомиться с ним, знатнейших вельмож и епископов-кардиналов и кончая самыми последними проходимцами, нищими и разбойниками знали брата Парфе Гулара. Повсюду — в роскошных дворцах и в облезлых лачугах, в монастырях и в кабаках, в домах честных буржуа и в самых отвратительных притонах, — повсюду брата Парфе Гулара встречали с радостью, ибо во все времена люди дорожили возможностью позабавиться.
Но и это было еще не все… Брат Парфе Гулар, чье невежество не уступало обжорству, вершил таинство исповеди. И у него было гораздо больше прихожан, нежели у самых известных исповедников. Почему? Да потому, что он воплощал собой снисхождение. Он находил оправдание для любого преступления, любого злодеяния, любого греха, какими бы отвратительными они ни были — и всегда отпускал раскаявшегося с миром. Следует заметить, что он, в отличие от почти всех своих собратьев, дарил, а не продавал отпущение грехов, а это чего-нибудь да стоило. Вот почему все отъявленные злоумышленники со Двора чудес… и из других мест, все, кто таил на совести непомерно тяжкий груз, все, кто страшился даже подумать о делах рук своих, — все шли, открыто или же украдкой, к этому идеальному исповеднику.
Таков был монах, что неторопливо прошествовал мимо Жеана Храброго с его спутниками. Как мы уже говорили, опасаться можно было лишь назойливости или нескромности брата Парфе Гулара — кому мог быть страшен этот монах-шут?
Наконец маленький отряд подошел к очень представительному на вид дому. Над входной дверью вырезанная из гранита огромная голова быка, казалось, охраняла доступ в жилище, отваживая непрошеных гостей. Подобные же головы, с самыми разными выражениями на морде, торчали отовсюду. Даже дверной молоток, за который решительно ухватился Жеан, представлял собой изображение того же животного.
Перед тем как постучать, Жеан обернулся к троим храбрецам со словами:
— Прекрасно. Теперь идите спать, думаю, вам это необходимо, Ступайте… и спасибо!
Головорезы смущенно и растроганно переглянулись. Как меняет человека любовь! Вот и их Жеан говорит так мягко, что пробирает до самых кишок! Выражает о них беспокойство, благодарит! Кто бы мог подумать, дьявольщина!
Однако ни один из троих не сдвинулся с места.
— Ну, — промолвил Жеан, хорошо знавший их повадки. -Чего вам еще? Выкладывайте.
— Да мы хотели бы сказать благородной девушке, что если бы она с самого начала произнесла ваше имя, то никогда бы не очутилась в доме Кончини.
— Я знаю, — мягко ответил Жеан.
— Вы-то знаете, но нам хотелось, чтобы и она знала!
— А еще… Мы бы не позволили Кончини… Если бы вы не подоспели, то мы и сами задали бы ему трепку!
— Не такие уж мы мерзавцы, хоть девушка и могла подумать… Эх, чего уж там! И так все понятно!
Да, все было понятно. Правда, бедняги испытывали настолько новые для себя чувства, что не могли их толком выразить. К счастью, Бертиль догадалась, о чем они пытаются сказать ей. Доверчиво протянув им руку, она промолвила мягко:
— Я буду помнить только об одном: вы сжалились над моим отчаянием, когда этот палач пытался разбить мне сердце… Все остальное исчезло из моей памяти.
Они низко поклонились, прикоснувшись губами к самым кончикам розовых ногтей, и выпрямились, глядя на нее с ликованием и восхищением:
— Клянусь чревом папы! Да здравствует наша красоточка! Я вырву сердце у первого, кто осмелится на нее посмотреть! Ради нее мы с радостью дадим выпустить себе кишки!
Они помчались прочь, довольные и счастливые, как если бы завершили с успехом опасное предприятие, а остановились только возле хорошо им известного кабачка. Достучавшись до хозяев, они устроились со всеми удобствами за столом, заставленным внушительной батареей бутылок и самой разнообразной закуской. Беззаботная и шумная пирушка продолжалась до утра, ибо они никак не могли угомониться: аппетит и жажда их, казалось, удвоились как от хорошо сделанной работы, так и от волнения, никогда прежде ими не испытанного.
Тем временем обоих молодых людей вышли встречать на крыльцо герцог и герцогиня д'Андильи собственной персоной, словно то были долгожданные гости.
Герцогу было около сорока лет. Лицо его, как бы подернутое дымкой печали, было приветливым и открытым. Черные, очень ласковые и ясные глаза смотрели прямо на собеседника. Очаровательная улыбка, безупречные манеры. Это был вельможа с головы до пят.
Герцогине было слегка за тридцать. Она поражала своей необыкновенной красотой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226