А, студент Корсак?! Ну, давай, валяй, я слушаю!!!
Ярослав, сильнее обычного припадая на раненую ногу, что в условиях постоянно раскачивающегося на рельсах вагона выглядело не столь уж и наигранно, подошел к капитану на расстояние шага, оперся обеими руками на трость и, смерив Береснева долгим, задумчивым взглядом, с головы до тупорылых носков пыльных ботинок, сказал:
– Слушай, капитан, закрывай свой ху…вый цирк. Клоун из тебя уже получился. Всем на зависть. Мы здесь действительно только вдвоем и выеживаться ни перед кем не надо… Я в последний раз повторяю, специально для больных на уши – ты ошибся. Понятно? Всю войну за линией фронта просидел, а дуркуешь, словно пыльным мешком контуженный. Скажи лучше спасибо тому губастому фрицу, который за день до Победы гранату в меня бросить успел, прежде чем сдохнуть. Иначе я бы прямо сейчас вбил твои поганые зубы, вместе с языком, тебе в глотку. Не глядя на погоны. Просто как один русский мужик – другому. За все хорошее.
– Захлопни пасть, щенок! И не пытайся меня одурачить! Да кто ты вообще такой и что ты обо мне знаешь, ты, десантник гребаный?! – взорвался Береснев. Упоминание о принадлежности чекиста к столь презираемым настоящими фронтовиками после войны «тыловым крысам» подействовало на капитана как красная тряпка на бешеного быка. – Может, мне прямо сейчас в ножки тебе упасть?! Или вытянуться по стойке «смирно» и честь отдать, за то что кровь за Родину проливал?! Ты только скажи, я мигом! Думаешь, я тебя не узнал?! Идиота из меня решил сделать?! Железками прикрыться, да? Не выйдет! Будь твоя звезда хоть трижды настоящая! Ленинград – не Москва! Это – мой город! Как только приедем, я тебя, инвалид ёб…, быстро сдам куда следует! И посмотрим, как ты в камере запоешь! Соловьем или Корсаком!
То ли машинально, по привычке, то ли умышленно пальцы правой руки Береснева снова легли на кобуру.
– Мудак ты, капитан, – тихо сказал Ярослав. – Тебе не в Чека служить – в дурдоме лечиться надо. В палате для буйно помешанных. И таблетки успокоительные горстями пить, чтобы галлюцинации не мучали. А Ленинградом меня не пугай. Не надо. Ты меня своим горячечным похмельным бредом о каком-то Корсаке уже до белого каления довел. Так что не маши своим «тэтэшником». Я, так уж и быть, избавлю тебя, себя – тем более, от участия во второй части спектакля. Прямо с Московского вокзала сам, добровольно, пойду в НКВД, расскажу обо всем, что ты устроил в столице, и попрошу при первой же возможности показать тебя врачу-психиатру. Кстати, дай мне адресок, чтобы время зря не тратить. Давай, диктуй. У меня память хорошая. Ну, чего молчишь? Забыл, где служишь? Совсем, видать, голова больная. Сначала видения преследуют, затем – потеря памяти. Плохи твои дела.
– Да нет, – словно оттаяв, после короткого молчания зловеще прошептал Береснев. Пальцы капитана, начавшие мелко подрагивать от нервного возбуждения, по-прежнему лежали на клапане кобуры. – Это твои дела плохи… С л а в и к. Устал я тебя слушать. Надоел ты мне. Смертельно надоел. Из-за тебя, недоноска, из-за твоего тогдашнего побега, у меня вся служба боком вышла! Не стал вязать прямо в университете, вслед за матерью-воровкой! Хотя должен был! Нет, пожалел сопляка-отличника! От лагеря верного спас! На допрос на завтра вызвал, хотел постращать немного и отпустить на все четыре стороны… А в ответ ты мне, тварь, в самую душу плюнул! Сбежал. Людей убивать стал, направо и налево… Фамилию – вон! – даже сменить умудрился!.. Ну и что, что потом ты на фронте был, а я вынужден был здесь, в тылу, за продпаек мразь всякую ловить и к стенке ставить?! Да я срать хотел на все твои ордена, ясно?! Мне они до одного места! Сам он в НКВД пойдет, надо же, какой резвый… Ты не так прост, как пытаешься казаться, Корсак… Наверняка уже придумал, как и самому выкрутиться, и меня, до кучи, дураком выставить. Один раз, в Москве, тебе уже подфартило – звезда помогла. Как же! Все железку увидели – и рты раззявили! У кого рука поднимется героя-фронтовика арестовать?! К тому ж хромого калеку?!. Нет, хватит с меня сюрпризов. Никакого НКВД не будет. Я тебя, Славик, прямо здесь порешу! В поезде… А потом скажу, что ты – это ты. И когда, чудом избежав ареста в Москве, ночью ты пришел сюда, в тамбур, и предложил мне, с глазу на глаз, уладить дело… а я, как и подобает честному офицеру Чека, отказался… ты сразу попытался оглушить меня тростью и завладеть оружием. Но, вот беда, не успел. Получил пулю. А лучше – две. Так оно, согласись, гораздо достовернее выглядит. И – убедительнее… Так что не видать тебе Ленинграда, сучонок! Считай – отковылял свое…
Лежащие на кобуре пальцы правой руки Береснева пришли в движение, отбрасывая клапан и привычно стискивая рифленую рукоятку «ТТ». Было видно, что капитану не впервой экстренно доставать оружие, нащупывать указательным пальцем спусковой крючок и решительно, не дрогнув, наводить ствол на врага. Он умел делать это быстро, четко и хладнокровно. И если бы в эту секунду перед Бересневым, опираясь на палку, стоял кто угодно, кроме Ярослава, жить бы ему оставалось от силы секунда-другая…
Но в тамбуре находился Охотник.
Глядя капитану прямо в глаза, не шевелясь и не моргая, Охотник, при первых признаках неминуемого сосредоточивший основное внимание именно на руке, боковым зрением сразу уловил мельчайшее шевеление пальцев Береснева. И не дал застать себя врасплох, привычно сработав на опережение.
Справедливости ради стоит заметить, что Ярослав мог легко убить капитана сразу же, как только вошел в тамбур, пока чекист еще стоял к нему спиной и угрюмо дымил папиросой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16