серебра, золота (не говоря уже о, страшно сказать, платине!) и прочие имеющие историческую и культурную ценность вещи. Хотя конечно же все понимали, что вся эта возня является не чем иным, как очередной кампанией, организованной для изыскивания местных резервов валютных средств, как никогда необходимых государству (интересно, когда они не были необходимы?).
Параллельно с операцией «Червонец» в Хоревске и в Челябинской области вообще с большим размахом проводились операции «Доллар» и «Антиквар», поэтому, естественно, обыски у всех известных коллекционеров дисциплинированно провели и монеты, в основном серебряные полтинники и рубли царской чеканки да десяток-другой золотых червонцев, изъяли, ни дел валютных, по крайней мере здесь, не возбуждали. Месяца через два, когда в Москве подвели предварительные итоги и осознали, что многоголосый вой, поднятый по данному поводу на Западе, жалкой драгоценной мелочовкой, собранной по стране, не окупить, в очередной раз было громогласно объявлено о перегибах на местах. Сам «дорогой и любимый» уделил этому обстоятельству пару слов в своем ритуальном субботнем выступлении по ящику. На места срочно разослали соответствующие директивы, отменяющие предыдущие. Согласно «принципу домино» личные дела непосредственных исполнителей, в том числе и Александрова, тогда уже капитана, украсились выговором, правда, расплывчатым и невнятным, дальнейших горизонтов существования не особенно омрачавшим. Монеты, пылившиеся в сейфе, велено было вернуть с извинениями, что и было проделано с готовностью...
Конечно, задним числом пострадавшие, переведя дух, высказали множество обид, недовольства и прямых упреков. Вообще выслушать пришлось немало, но большинство нумизматов, в душе уже распростившихся со своими сокровищами, отнеслись к акции с пониманием, а с Жоркой, пострадавшим, кстати, чуть ли не больше других, капитан даже подружился. Оба они были холостяками, хотя по-разному – Николай недавно, а Конькевич принципиально, – и с тех памятных пор время от времени встречались, дабы «раздавить полбанки» и посудачить в непосредственной обстановке. Попутно Александров использовал Конькевича в качестве эксперта на общественных началах, поскольку Жорка обладал поистине энциклопедическими знаниями в области нумизматики, фалеристики, науки о бумажных денежных знаках – бонистики, да и истории вообще, хотя ни о каком стукачестве и речи не шло – стал бы Николай травмировать ранимую психику потомственного интеллигента подобными предложениями! Не прямой наследник Железного Феликса все-таки...
Лысоватый, щуплый и очкастый Жорка при всей своей внешней невзрачности, чуть ли не уродстве, бабником тем не менее являлся непревзойденным. Что женщины, причем в большинстве своем статные, красивые и внешне неприступные, находили в этом очкарике, Александрову было совершенно непонятно. Высокий и, как сам небезосновательно считал, не лишенный мужской красоты Николай Ильич в общении с женщинами почему-то всегда робел и практически терял дар связной речи. Хоревский казанова, множество раз не особенно успешно пытавшийся втянуть его в свои сексуальные авантюры, непременно злился и обзывал милиционера импотентом с плоскостопием, который «ни в п..., ни в Красную Армию»...
Вот и сейчас, оборвав смех, Жорка вцепился в рукав Александрова мертвой хваткой и озабоченно зашептал:
– Просто здорово, что ты пришел, Коля. У меня там в комнате, совершенно случайно естественно, две та-а-акие девчонки!.. Принес что-нибудь?
Как всегда, стоило Жорке перейти на подобные серьезные темы, еврейский акцент пропадал бесследно.
– Проходи, раздевайся. Сейчас я тебя дамам представлю. Вот только попробуй мне отвертеться! – Привстав на цыпочки, Конькевич потряс своим костлявым кулачком под носом улыбавшегося Александрова, после чего шустро развернулся и попытался проскочить в комнату, однако капитан поймал его за растянутый до предела самовязаный свитер:
– Постой, Георгий, я по делу. Монетку тут одну тебе принес, – и тут же добавил, заметив какой-то специфический, по-кошачьи хищный огонек в глазах коллекционера, появлявшийся лишь в случаях, подобных сегодняшнему: – Показать, только показать, не облизывайся.
Жорка тем временем разительно переменился, как и всегда, когда речь заходила о монетах.
– Ну-ка, ну-ка. – Он чуть ли не волоком протащил Николая в кухню, где было устроено некое подобие лаборатории.
Здесь коллекционер чистил и реставрировал монеты, занимался проявкой пленки и печатью фотографий, а также массой иных дел, среди которых приготовление пищи обычно оказывалось далеко не на первом месте.
Конькевич проворно зажег настольную лампу, расстелил под ней фланелевую салфетку, вынул из ящика стола древнюю мощную лупу в потертой латунной оправе, саму по себе антиквариат, походя смахнув туда стопку свежеотпечатанных фотографий, как заметил Николай, весьма непристойного содержания, и уселся на табурете, по-детски зажав сцепленные ладони между колен.
– Я готов, показывай.
Александров с деланным безразличием выудил из кармана загадочный червонец и небрежно кинул его на фланельку. Глухо звякнув и пустив веер зайчиков по полутемному помещению, монета удачно, как по заказу, легла портретом вверх. Капитан ожидал, что Жорка коршуном кинется на нее и тут же примется разглядывать. Хотя, конечно, могло быть и так, что прожженный коллекционер не проявит к десятирублевику никакого интереса в надежде потом все же выманить его, однако того, что произошло, никак не предвидел.
Бросив один только беглый взгляд на блестящий в свете лампы кружочек, сгорбившись и став, кажется, еще меньше ростом и незаметнее, Жорка как-то медленно оглянулся на Николая, и у того екнуло сердце при виде его осунувшегося, как у покойника, лица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17