Молодые женщины давно заметили фаворита, поняли его маневр и переглянулись с насмешливой улыбкой.
Почти поравнявшись с ними, слыша шелест платьев, шорох шагов по песку, он вдруг поднял свои красивые, хотя и не блещущие выражением глаза и даже издал легкий возглас удивления.
– Ваше высочество!.. Вот о ком думаешь… Я было и не заметил…
– Да мы видели. Такая задумчивость… Вы не стихи ли сочиняете, граф?
– О, нет… То есть… почти… Тут именно у меня романс… Новый, очаровательный… Позвольте вам показать?
Заинтересованные дамы закивали головой.
Он развернул листок и стал декламировать.
Первый куплет был без особого значения. Общие фразы о любви к ней.
Но второй Зубов прочел с особенным выражением, кидая пламенные и томные взгляды на Елисавету:
Судьба свершает преступленье!
Заставила меня желать ее воспламенить!
Давал своей жертве в искупленье
Права роковые – л ю б и т ь!..
Эту строфу Зубов даже пропел на мотив, подписанный под словами…
– Батюшки, как это печально! – едва не разражаясь смехом, подхватила задорная Голицына.
– Да, очень грустно… – отозвалась Елисавета.
– Как моя душа теперь. Я хотел просить ваше высочество… Ваше восхитительное пение… Райский голос… Если бы вечером, на маленьком концерте, вы пожелали осчастливить… спеть сей романс…
– О, нет, ни за что! Я боюсь. Не разучив… И это так печально… Нет, я прошу вас, увольте… Ах, вот и Александр… Он ищет нас, – обрадованно сказала Елисавета и быстро двинулась навстречу мужу, который медленно, с веселым, беспечным видом показался в конце аллеи и приближался сюда.
Зубов неожиданно очень нежно взял под руку Голицыну и почти на ухо, словно делая признание, зашептал:
– Как эти мужья всегда являются некстати… Но я на вас надеюсь. Вы одни можете ввести меня в рай… Уговорите нынче вечером княгиню исполнить мой романс…
И, так же нежно шепча ей всякий вздор для отвода глаз, прошел мимо Елисаветы и Александра, как будто и не думая о них.
Холодным, тяжелым взором проводил Александр плотную, теперь даже отяжелелую немного фигуру фаворита…

* * *
Вечером состоялся обычный домашний концерт.
Играли, пели… Лев Александрович Нарышкин изображал торговца Завулона, который всюду являлся с кучей золотых вещей по карманам.
Нарышкин тоже набил карманы мелкими вещицами, копировал говор и манеры Завулона Хитрого, который был одним из тайных агентов Англии при дворе…
Было очень весело.
Неожиданно после короткой беседы с Зубовым императрица обратилась к Елисавете:
– Дитя мое, вот тут генерал нашел какой-то очень интересный новый романс. У вас чудесный голосок. Я так люблю вас слушать! Больше, чем моих певиц, которым плачу десятки тысяч в год. Ваше пение я понимаю. В нем ласка матери ребенку, порыв жены к мужу… Хорошо вы поете. Вот не хотите ли посмотреть? Я вас послушаю.
Желание, высказанное императрицей, служило законом для всех окружающих.
Но Елисавета нашла в себе твердости дрожащим голосом заявить:
– Я совсем не в голосе… Простите, ваше величество… Другой раз…
– Если позволите, ваше величество, Варвара Николаевна знакома с романсом. Она нам споет, – вмешался снова Зубов, решивший поставить на своем.
– Ну, пой, дитя мое. Ты тоже очень мило поешь… Пой…
Овладев собой, сдерживая негодование против дерзкого фаворита, Голицына взяла ноты. Санти начал аккомпанировать.
Первый куплет, скучный и тягучий, даже лишенный опасных намеков, пропет.
Звучит рефрен. Начинается вторая строфа… Но находчивая девушка снова поет слова первого куплета. Все переглядываются.
Императрица, почти и не слышавшая пения, не любившая музыки, когда певица умолкла, обратилась к ней:
– Милочка, что это за иеремиада такая?
– Так точно, государыня. Истинная иеремиада… Самая скучная на свете, которую я лишь знаю.
Александр с незаметной улыбкой дружески поглядел на умную женщину.
Зубов, надутый, красный, отошел прочь и целый вечер был не в духе.
К концу вечера Елисавета шепнула Голицыной:
– Выйдемте вместе. Александр хотел с вами говорить…
Когда стали расходиться, Елисавета с мужем и Голицына втроем отправились еще прогуляться по тихим аллеям парка.
– Знаете, Зубов влюблен в мою жену! – сразу, неожиданно заявил Александр, держа под руку слева Голицыну, справа – Елисавету. – Что мы теперь будем делать?
– Быть того не может…
– Но, но… без хитростей… Вы знаете сами…
– Если он так дерзок, ваше высочество, если он сошел совсем с ума… надо его презирать…
– Гм… Это легко сказать… Теперь, когда… Ну да все равно… Ссориться с ним нет оснований… Но что всего противней – ему помогают почтенные люди… Княгиня Шувалова, старый дурак Штакельберг… Впрочем, мы еще подумаем… Вот ваша дверь, chere Barbe. Доброй ночи!

* * *
Говорят, хорошие, радостные вести должны разрушить трое дверей бриллиантовых, чтобы достигнуть человеческого уха. А печальные, горькие слухи, как легкий пух одуванчика, разлетаются по ветру, проникают повсюду и находят того именно, кому на душу должны лечь тяжким, свинцовым гнетом…
Екатерина и сама скоро стала замечать особое внимание, какое Зубов выказывал Елисавете, и с разных сторон полунамеками, улыбками, выразительными взглядами и пожиманием плеч, яснее, чем открытым доносом, многие из приближенных дали знать старой покровительнице, что ее молодой друг сердца если уже не изменил, то собирается это сделать и пока остается чист, но не по своей вине.
Зубов и сам по себе не нравился Елисавете, несмотря на «писаную красоту» его, да и благоразумие подсказывало молодой женщине, что фаворит может и вольно, и невольно завести в беду ее и великого князя Александра еще больше излишней близостью, чем показной холодностью, даже искренней враждой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111