Лица санитаров исказились и побагровели.— Ад-ну... адну минуту, голову, голову... — забормотал врач, и тоненькая иголочка впилась в кожу поэта, — вот и все, вот и все... — и он выхватил иглу, — можно отпустить.Санитары тотчас разжали руки, а женщина выпустила голову Ивана.— Разбойники! — прокричал тот слабо, как бы томно, метнулся куда-то в сторону, — еще прокричал: — И был час девятый!.. — но вдруг сел на кушетку... — Какая же ты сволочь, — обратился он к Рюхину, но уже не криком, а печальным голосом. Затем повернулся к доктору и пророчески грозно сказал: — Ну, пусть погибает Красная столица, я в лето от Рождества Христова 1943-е все сделал, чтобы спасти ее! Но... но победил ты меня, сын погибели, и заточили меня, спасителя.Он поднялся и вытянул руки, и глаза его стали мутны, но неземной красоты.— И увижу се в огне пожаров, в дыму увижу безумных бегущих по Бульварному Кольцу... — тут он сладко и зябко передернул плечами, зевнул... и заговорил мягко и нежно:— Березки, талый снег, мостки, а под мостки с гор потоки. Колокола звонят, хорошо, тихо...Где-то за стеной протрещал звоночек, и Рюхин раскрыл рот: стеганая стена ушла вверх, открыв лакированную красную стену, а затем та распалась и беззвучно на резиновых шинах въехала кровать. Ивана она не заинтересовала. Он глядел вдаль восторженно, слушал весенние громовые потоки и колокола, слышал пение, стихи...— Ложитесь, ложитесь, — услышал Иван голос приятный и негрозный. Правда, на мгновение его перебил густой и тяжелый бас инженера и тоже сказал «ложитесь», но тотчас же потух.Когда кровать с лежащим Иваном уходила в стену, Иван уже спал, подложив ладонь под изуродованную щеку. Стена сомкнулась. Стало тихо и мирно, и вверху на стене приятно стучали часы.— Доктор... это что же, он, стало быть, болен? — спросил Рюхин тихо, смятенно.— И очень серьезно, — ответил доктор, сквозь пенсне проверяя то, что написала женщина. Он устало зевнул, и Рюхин увидел, что он очень нервный, вероятно, добрый и, кажется, нуждающийся человек...— Какая же это болезнь у него?— Мания фурибунда, — ответил доктор и добавил, — по-видимому.— Это что такое? — спросил Рюхин и побледнел.— Яростная мания, — пояснил доктор и закурил дрянную смятую папироску.— Это, что ж, неизлечимо?— Нет, думаю, излечимо.— И он останется здесь?— Конечно.Тут доктор изъявил желание попрощаться и слегка поклонился Рюхину. Но Рюхин спросил заискивающе:— Скажите, доктор, что это он все инженера ловит и поминает! Видел он какого-нибудь инженера?Доктор вскинул на Рюхина глаза и ответил:— Не знаю.Потом подумал, зевнул, страдальчески сморщился, поежился и добавил:— Кто его знает, может быть, и видел какого-нибудь инженера, который поразил его воображение...И тут поэт и врач расстались.Рюхин вышел в волшебный сад с каменного крыльца дома скорби и ужаса. Потом долго мучился. Все никак не мог попасть в трамвай. Нервы у него заиграли. Он злился, чувствовал себя несчастным, хотел выпить. Трамваи пролетали переполненные. Задыхающиеся люди висели, уцепившись за поручни. И лишь в начале второго Рюхин совсем больным неврастеником приехал в «Шалаш». И тот был пуст. На веранде сидели только двое. Толстый и нехороший, в белых брюках и желтом поясе, по которому вилась золотая цепочка от часов, и женщина. Толстый пил рюмочкой водку, а женщина ела шницель. Сад молчал, и ад молчал.Рюхин сел и больным голосом спросил малый графинчик... Он пил водку и чем больше пил, тем становился трезвей и тем больше темной злобы на Пушкина и на судьбу рождалось в душе...
Помоги, Господи, кончить роман. 1931 г. ПОЛЕТ ВОЛАНДА — Об чем волынка, граждане? — спросил Бегемот и для официальности в слове «граждане» сделал ударение на «да». — Куда это вы скакаете?...............................................................Кота в Бутырки? Прокурор накрутит вам хвосты................................................................Свист....и стая галок поднялась и улетела.— Это свистнуто, — снисходительно заметил Фагот, — не спорю, свистнуто! Но, откровенно говоря, свистнуто неважно.— Я не музыкант, — отозвался Бегемот и сделал вид, что обиделся.— Эх, ваше здоровье! — пронзительным тенором обратился Фагот к Воланду, — дозвольте уж мне, старому регенту, свистнуть.— Вы не возражаете? — вежливо обратился Воланд к Маргарите и ко мне.— Нет, нет, — счастливо вскричала Маргарита, — пусть свистнет! Прошу вас! Я так давно не веселилась!— Вам посвящается, — сказал галантный Фагот и предпринял некоторые приготовления. Вытянулся, как резинка, и устроил из пальцев замысловатую фигуру.Я глянул на лица милиционеров, и мне показалось, что им хочется прекратить это дело и уехать.Затем Фагот вложил фигуру в рот. Должен заметить, что свиста я не услыхал, но я его увидал. Весь кустарник вывернуло с корнем и унесло. В роще не осталось ни одного листика. Лопнули обе шины в мотоциклетке, и треснул бак. Когда я очнулся, я видел, как сползает берег в реку, а в мутной пене плывут эскадронные лошади. Всадники же сидят на растрескавшейся земле группами.— Нет, не то, — со вздохом сказал Фагот, осматривая пальцы, — не в голосе я сегодня.— А вот это уже и лишнее, — сказал Воланд, указывая на землю, и тут я разглядел, что человек с портфелем лежит раскинувшись и из головы течет кровь.— Виноват, мастер, я здесь ни при чем. Это он головой стукнулся об мотоциклетку.— Ах, ах, бедняжка, ах, — явно лицемерно заговорил весельчак Бегемот, наклоняясь к павшему, — уж не осталась бы супруга вдовою из-за твоего свиста.— Ну-с, едем!...............................................................Нежным голосом завел Фагот... «черные скалы мой покой...»................................................................— Ты встретишь там Шуберта и светлые утра.
1 2 3 4 5 6 7