Но тогда, при знакомстве с Мамой Зиной, он знать не знал о конфетах-пустышках. Фантик с медведем был так красив! А разочарование столь велико, что слезы сами брызнули из глаз.
— Э-э, да ты у нас, оказывается, плакса! — сказала Мама Зина осуждающим тоном. — Кто слишком часто слезы льет, тому Единый счастья не дает.
Обида тут же обратилась в злость на обидчицу, слезы мгновенно высохли, и это не укрылось от глаз опытной воспитательницы.
— Э-э, да ты, оказывается, еще и злючка. — Мама Зина покачала головой. — Ну, пойдем, я тебе покажу, где ты будешь спать. — Воспитательница протянула новичку мягкую руку.
Кирилл попытался укусить ее за палец, но Мама Зина была наготове. Сильные пальцы стиснули щеку злючки словно клещами, и Кирилл едва не завопил от боли. Но не завопил — детский умишко каким-то образом сообразил, что лучше вытерпеть. И мальчишка вытерпел. Лишь зубами скрипнул.
— Терпеливый, крысеныш, — удовлетворенно сказала воспитательница.
Клещи отпустили щеку Кирилла.
И тогда он не выдержал — все-таки заплакал.
— К ма-а-аме хочу… К ма-а-аме…
— Не реветь, крысеныш! — скомандовала воспитательница. — Я теперь твоя мама. Я и Мама Ната. Не та мать, которая родила, а та, которая вырастила, — добавила она не очень понятную для Кирилла фразу.
Испуг прошел, мальчишка перестал плакать. Мама Зина взяла его за руку и повела по коридору со светло-зелеными стенами. Коридор был не очень длинным, и вскоре они оказались в комнате, где стены тоже были зелеными, но другого оттенка. В комнате стояло несколько маленьких кроваток — Кирилл тогда умел считать только до трех.
Мама Зина подвела его к одной из кроваток, в углу, застеленной зеленым же одеялом.
— Тут ты будешь спать. А сейчас пойдем знакомиться с другими детьми. Ты помнишь, как меня зовут?
Кирилл, само собой, помнил.
— Зина.
— Не Зина! — Пальцы-клещи угрожающе нависли над его лицом. — Мама Зина… Так как же меня зовут?
— Зина!
— Ах ты маленький упрямец! — Воспитательница вновь стиснула его щеку, теперь другую, да так, что Кирилл взвизгнул:
— Не надо!
На этот раз слезы удалось сдержать; он и сам не понимал, каким образом, — просто не заплакал.
Воспитательница отпустила щеку и вновь спросила:
— Так как же меня зовут, крысеныш?
— Мама Зина, — вынужден был сказать Кирилл.
— Так-то, маленький упрямец. — Воспитательница снова взяла его за руку. — Пойдем знакомиться с детьми.
Кирилла привели в другую комнату, стены которой были окрашены в желтый цвет. И мальчишка увидел тех, с кем ему предстояло прожить следующие двенадцать лет. Правда, тогда он этого не знал. И совершенно не запомнил, как познакомился с Мамой Натой, хотя вскоре именно с нею в его мыслях ассоциировалось слово «мать».
Много позже он увидел голограмму своей настоящей матери. На могильной плите — когда Мама Зина сообщила крысенышу, где похоронены его родители. Кириллу было уже восемь. Он стоял перед могилой и, глядя на изображение женщины, запечатленное в триконке — красивое круглое лицо, улыбающиеся серые глаза, длиннющие, как вечерние тени, ресницы, ямочка на подбородке, — мысленно спрашивал: «Почему же ты заболела? Почему так рано умерла?»
А потом Мама Зина объяснила Кириллу, что мать его умерла не от тяжелой продолжительной болезни, как ему говорили. Собственно, это и вовсе была не болезнь… Все очень просто: Екатерину Кентаринову прирезал кухонным лазерным ножом очередной сожитель, когда она в пьяном угаре приволокла в постель внеочередного. Именно так выразилась Мама Зина, и Кирюша возненавидел ее, и стала она впредь уже не Мамой, а Стервой Зиной, и в скукоженную душу приютского крысеныша влился еще один ручеек злобы…
В общем, злоба стала для мальчишки сродни детскому — острому и непреходящему — желанию играть. Кирилл всегда на кого-нибудь сердился. То на Жердяя Севку, бывшего тремя годами старше и до тех пор отбиравшего сладкое у воспитанников из младшей группы, пока они не научились съедать свою порцию за столом, а не уносить куски в карманах, хвастаясь, кто дольше вытерпит и не съест… То на Маму Зину и Маму Нату, когда они ставили Кирилла, не желающего произносить перед трапезой обязательную молитву Единому Богу, на колени, в Темный Угол, который отгородили в игровой, чтобы наказанному слышно было, как другие в это время играют. Или отправляли в карцер за то, что отметелил вечно дразнящегося Петьку-Мартышку… То на Доктора Айболита, которого на самом деле звали Сергеем Ивановичем Неламовым, за то, что он делал Кирюше больные уколы, когда тот простужался.
Именно Доктор Айболит сказал как-то, что «на сердитых воду возят», посоветовал держать злобу при себе и даже объяснил, как это сделать.
«Когда начинаешь злиться, — говорил он, — вспомни что-нибудь хорошее. Вкусную шоколадную конфету, которую дарит, навещая детей, патронесса приюта. Хорошую погоду, когда выпускают на улицу…»
Кирилл вспоминал. И поначалу злился. На вкусную конфету за то, что ее не было в кармане. На хорошую погоду, потому что она часто устанавливалась в те дни, когда надо учиться, и непременно портилась, когда приходил долгожданный выходной.
Тем не менее, в конце концов, он научился загонять злобу поглубже, откуда она не могла вырваться мгновенно и натворить дел, за которыми следовало неотвратимое наказание.
Доктор Айболит называл это аутогенной тренировкой и утверждал, что любой человек — хозяин своих чувств.
Именно Айболит первым посоветовал взрослеющему Кириллу Кентаринову пойти после приюта в Галактический Корпус.
4
Чтобы не злиться на Спирю, Кирилл прибегнул к аутогенной тренировке — вспомнил, какая физиономия была у Дога, когда тот стоял перед триконкой с гирями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14