Белоснежная кожа, нежный, крупный рот, большие глаза, более светлые, чем у соплеменниц, испуганные, но решительные… Сказать, что девушка была красива, значило не сказать ничего! Такую хочется подхватить на руки и унести по заросшему цветами лугу туда, где нет ни боли, ни грязи, ни осени.
– Юная Мэллит, младшая дочь достославного Жаймиоля, донесет слово и кровь блистательного до зеркала Кабиохова.
Альдо грациозно поклонился женщинам. Робер знал своего сюзерена – до Кабиоха ему дела нет, но пролить кровь ради красавицы в белом он готов. И не только он… Увы, Мэллит покинет дом отца ради какого-нибудь менялы или трактирщика. Мужем гоганни может стать лишь гоган, а женой герцога Эпинэ – каменная статуя с длиннющей родословной. Вот уж точно нет в жизни счастья!
Под восхищенными взглядами чужаков красавица вспыхнула и опустила ресницы. В отличие от своих жирных родственниц Мэллит не носила многослойных балахонов, на ней были лишь белые, стянутые у щиколоток шароварчики и белая же короткая блузка, завязанная под грудью. И все. Ни золота, ни драгоценностей, да они бы ей и не пошли. Зачем ландышу золото? Он хорош сам по себе.
Девушка преклонила колени перед Енниолем, и тот властным жестом взял ее за волосы, приподнимая лицо. Это было не жестокостью, а началом ритуала. Слов, произнесенных достославным, Робер, разумеется, не понял. Старейшина говорил, Мэллит слушала, слегка приоткрыв яркие губы. Одна из толстух принесла оправленную в золото створку раковины, другая – четырехгранный стилет.
– Согласен ли блистательный Альдо из рода Раканов нанести себе рану этим ножом и позволить Мэллит отереть выступившую кровь?
– Ради глаз прелестной Мэллит я готов на все, – галантно ответил талигоец, но вовремя спохватился и добавил: – Если таков обычай, я согласен. Куда и как колоть?
– Туда и так, как это сделаю я. Да убедится наш гость, что лезвие чисто от скверны, и да будет кровь правнучки Кабиоховой нашим залогом, а кровь блистательного Альдо – его ответом.
Робер вздрогнул, когда Енниоль, все еще держа Мэллит за волосы, взял в другую руку стилет и кольнул девушку в ложбинку меж грудями. Брызнула кровь. Алое на белом! Ранка была неглубокой, но крови вытекло достаточно. Гоган положил окровавленный клинок на блюдо-раковину и выпустил Мэллит. Девушка поднялась с колен, даже не пытаясь унять струящуюся кровь, приняла поднос с ножом и, часто моргая, подошла к Альдо, торопливо расстегнувшему колет и рубаху. Наследник Раканов нежно улыбнулся окровавленной красавице, уверенно взял стилет и нанес себе рану.
– Пусть моя кровь отвечает за мои слова.
– Да будет так, – пророкотали гоганы. Мэллит приняла из рук Альдо клинок, на котором ее кровь смешалась с кровью иноверца, и зажала рану принца подсунутым толстухой неподрубленным полотном. Хитрый Ракан перехватил ткань таким образом, что его рука на мгновение накрыла пальчики Мэллит. Девушка вздрогнула, высвободилась и, покачнувшись, шагнула к золотой пирамиде. Енниоль что-то сказал на своем языке, гоганы и гоганни подхватили, залитая своей и чужой кровью Мэллит подняла стилет, словно намереваясь вонзить его в гладкую золотую поверхность.
Золото мягче стали, но не тонким девичьим рукам всадить клинок в золотой монолит, однако окровавленное острие вошло в пирамиду, словно в масло, а Мэллит без сознания упала на руки толстух, которые потащили ее вон из Чертога.
Робер чуть было не бросился следом – судьба девушки волновала Иноходца куда сильней гоганских глупостей. Пришлось напомнить себе, что гоганни не пара будущему талигойскому герцогу, а талигойский герцог не пара гоганни. Мэллит – чужая, он видел ее в первый и последний раз.
Иноходец заставил себя взглянуть на треклятую пирамиду, и увиденное заставило забыть и о бесчувственной красавице, и о том, где и почему он оказался.
На зеркальной поверхности появилась трещина, нет, не трещина! Молния! Молния Эпинэ! Зачарованный сдвоенным зигзагом, Робер не сразу понял, что сама пирамида начала таять, как тают летние облака. Вскоре от золотого монолита остались лишь острые ребра, ограничивающие некий заполненный золотистым свечением объем и знак Молнии. Свечение понемногу бледнело, сквозь него проступили какие-то тени – они двигались, сходились, расходились; одни исчезали, на их месте возникали другие, контуры постепенно обретали четкость, становилось ясно, что это люди.
Робер с удивлением смотрел на представшую перед ним картину. Комната со сводчатым потолком, на стенах – шпалеры с охотничьими сценами, но какие же безвкусные и грубые! Тусклые окна с частым переплетом, на стенах – пылающие факелы. Ночь или поздний вечер… Странно, комната кажется знакомой, и вместе с тем Эпинэ готов поклясться, что никогда в ней не был. Золотистая дымка растаяла окончательно, открыв взору двух часовых, скрестивших в дверях копья, массивный стол темного дерева и сидящего за ним человека средних лет в лиловом платье поверх кольчуги.
На благородном лице незнакомца читались решимость и уверенность в себе, и опять-таки Роберу показалось, что он знает эти строгие черты, короткую бороду, пристальный взгляд. Большая рука перебирала лежащую на плечах массивную золотую цепь, в глазах светились ум и озабоченность.
Маршал Талигойи? Но кто и почему так одет? Маршал, если это был он, поднялся, позволив рассмотреть вышитого на плече спрута. Придд! Но последний маршал этого рода погиб в один день с Эрнани Раканом и Аланом Окделлом, и было это… Закатные твари, когда же это было?!
История никогда не была страстью Иноходца Эпинэ, но если человек в пирамиде – Эктор Придд, становится ясным все – маленькие окна, аляповатые шпалеры, старинное платье, воины с копьями, но при чем здесь Придд?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28