И чапает он туда посредством банального «автозака». В качестве подследственного. Банального заключенного. В простонародье — зэка. Через мост Александра Второго — в тюрягу, заложенную при Александре Третьем. А что, символичная связь времен, господа... Виноват: граждане начальники.
Такие дела.
«В его душе царила звенящая пустота», или: «Ему казалось, что он спит, что он является всего лишь сторонним наблюдателем, зрителем в кинотеатре, и все происходящее на экране не имеет к нему никакого отношения», — так обычно принято описывать подобное состояние в романах.
А вот хрена вам.
На деле же никакая пустота в нем не царила, и он ощущал себя вполне адекватно обстоятельствам. Он не спал и не обкурился до глюков. Все происходящее происходило с ним, только с ним и ни с кем, кроме него. Никаких иллюзий, надежд, веры и... и любви. Уже — и любви тоже.
Вот так. Бывший старлей Алексей Карташ в одночасье превратился в зэка. В одночасье оказался по одну сторону решетки с теми, кого он усиленно охранял от рывков за эту самую решетку.
Чудны, право слово, дела твои, Господи...
— Не, брат, слышь, в самом-то деле, ты чего в «стакане» сидишь? — не унимался «адидас». — «Бэсников» в «стаканы» вроде уже не садят, не те времена...
Алексей опять прикрыл глаза, а тогда за него вступился один из двоих конвоиров:
— Едальники заткнули все быром, — процедил сержантик сквозь зубы. — Нарываетесь...
— Дык нарвались уже, командир, — скоренько переключил «адидас» на него внимание. — По полной нарвались... Сигареткой бы угостил, а? Когда еще покурить доведется по-людски...
— Я тя щас угощу, — беззлобно пообещал конвоир, не пошевелившись.
На том беседы и прекратились. В отношении курения Карташ был приравнен к контингенту. Что ж, ничего удивительного...
Карташа в этот момент более всего беспокоило, правильно ли он вел себя на допросах.
И ежели говорить откровенно, на допросах он вел себя далеко не лучшим образом. А точнее — никак себя не вел. Соглашался не со всем, но и отрицал не все. Хотя не соглашаться, откровенно говоря, было трудновато. Равно как и отрицать. И все же, все же... Как гласит ментовской катехизис: «Раз признался — значит, виновен». И неважно, какими путями из тебя это признание выколочено.
Но ведь никто из Карташа признания и не выколачивал, вот в чем хрень-то вся! Потому как и без выколачивания все было яснее ясного.
Алексей Аркадьевич? Именно. Место рождения? Адрес регистрации? Фактическое место проживания? Место работы?.. И так далее, и тому подобное, нудно и для дознавателя буднично... Рутина, одним словом. Заминка произошла, лишь когда вдруг всплыло в сей задушевной беседе, что Карташ черте сколько прослужил не просто во внутренних войсках, а именно в ГУИНе. Приказа скрывать свое прошлое он от Кацубы не получал — вот и не скрыл.
— Ах, вот оно как, поня-атненько... — и, поколебавшись, дознаватель нарисовал в уголке протокола две буковки, разделенные косой чертой: "б" и "с".
— Да уж куда понятнее... — вздохнул Карташ. И спросил: — А что это вы мне там такое написали?
— А это, Алексей Аркадьевич, — дознаватель был устало-любезен, — означает «бывший служащий». Так, на всякий случай, не то определят вас, вэвэшника, в камеру к отморозам, и ку-ку... — Сохранить лицо Карташу не удалось, и дознаватель, почесав тупым концом ручки намечающуюся плешь, тут же перешел к делу. — Ну-с, приступим. И как же вы, старший лейтенант, докатились до убийства? Рассказывайте, чего ж теперь...
Убийство, ага. Вот тут-то и порылась собака.
Много за что можно было упечь Карташа в крытку, особливо если вспомнить про его похождения по тайге и в Туркменистане... и уж тем более в Шантарске. Но — убийство в Петербурге? Тем более, двойное?! Тем более, убийство, которого он не совершал!
Ну, в общем... кажется, не совершал. Или все же?..
Как ни смешно это звучит, но Алексей понятия не имел, убил он кого-нибудь или нет.
Может, убил.
Может, его подставили.
Однако все улики складывались именно так: он застрелил двоих — питерского мачо с серьгой в ухе и его... его...
А, бля...
Около полутора суток Карташ промаялся в ментовке, не спал вообще... и не потому, что злые опера не давали — давали, отчего же, просто не мог уснуть; питался бутербродами с кофе, которыми то ли по доброте душевной, то ли надеясь склонить его к сотрудничеству, угощал мент, уже не дознаватель, другой — следак, наверное, пес их разберет. Душу менты мотали по полной программе, выспрашивали и выпытывали, предъявляли неопровержимые доказательства и показания свидетелей, угрожали, соблазняли послаблением, ежели напишет чистосердечное, в красках рисовали картины пребывания в СИЗО, одна устрашающее другой, — хорошо хоть, ногами по почкам не лупили и в пресс-хату не сажали... наверное, потому, что все и так было яснее ясного. А может, и потому, что Карташ был этим самым, как его — «б/с», «бывшим служащим». «Бэсником». В общем, «бывшим своим».
Пребывая точно в тумане, Алексей рассказал все, что помнил, знал и думал по поводу происшествия в питерской гостинице «Арарат». На словесные провокации не поддавался, протоколы подписывал, лишь внимательно, насколько мог, изучив каждое слово, от убийства, даже в состоянии аффекта открещивался — шел, короче, в глухую несознанку... Но самое паршивое заключалось в том, что где-то в глубине души он готов был согласиться с предъявленным обвинением. Нет, на самом деле, если подумать объективно и беспристрастно, Карташ действительно мог завалить обоих —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12