Все ее поздравляли, дарили замечательные подарки, говорили комплименты и желали счастья — разумеется, искренне, полагала Луиза. И даже отец, обычно суровый Леопольд II, расчувствовался и проникновенно произнес:
— Верю, что ты не разочаруешься в муже. Все-таки он нам родня.
И поцеловал дочь в лоб.
Луиза с утра до вечера вертелась перед зеркалом, примеряла наряды, меняла шляпки, ссорилась с портнихами, никак не желавшими сшить свадебное платье по ее рисункам («Ну да, — в запальчивости кричала она, — вчера я хотела с острым мыском спереди, а сегодня хочу с полукруглым! Я передумала! Ах, как жаль, что я так плохо шью! Ей-богу, давно бы уж все было готово!»), и строила планы счастливой семейной жизни.
Церемония бракосочетания прошла пышно и торжественно. Луиза утопала в облаке брюссельских кружев, и Филипп, затянутый в парадный мундир, с нескрываемым восторгом глядел на свою белокурую невесту.
Когда за Филиппом и Луизой закрылись двери спальни, все подумали, что молодые проведут поистине сказочную ночь. И вот эти слезы!..
Королева заставила Луизу умыться и выпить горячего кофе с булочкой, а потом села напротив дочери и спросила:
— Что же все-таки произошло?
— Матушка, он зверь! Зверь!
Королева сказала осторожно:
— Доченька, я же предупреждала тебя — то, что станет делать с тобой в постели муж, может показаться тебе странным и неприличным.
— Нет-нет, вы не понимаете! — захлебывалась слезами Луиза. — Он набросился на меня прямо возле двери… порвал платье… я даже не заметила, когда он успел раздеться… Даже очки куда-то исчезли! Борода торчком, глаза безумные… Он…
Луиза опустила голову и замолчала.
— Ну же, продолжай, — попросила королева, все уже, впрочем, понявшая.
— Филипп изнасиловал меня, матушка. Несколько раз. Вот, поглядите, это следы его пальцев. А это — зубов. — И принцесса обнажила грудь.
Мария-Генриетта коснулась красных полукружий, резко выделявшихся на белоснежной коже, и сказала:
— Прижги одеколоном, хорошо? Только сама, чтобы горничные этого не видели. Ладно, Луиза, утро вечера мудренее. Однако что это я? Ведь утро уже наступило. Тебе надо отдохнуть. А с Филиппом я поговорю, не волнуйся.
Зять бельгийских монархов привык вести жизнь казарменную и при этом рассеянную. Он любил женщин, но все они были продажными и грубыми. И хотя принцу было уже больше тридцати, ему ни разу не довелось обнимать и целовать девственницу — да еще воспитанную на рыцарских романах. Луиза была принцессой, а Филипп обошелся с ней как с дешевой девкой.
Мария-Генриетта попыталась растолковать принцу, что он обидел и напугал Луизу. Тот сначала попробовал обратить все в шутку и сказал:
— Ах, маменька, так это вы похитили у меня жену? А я-то волновался утром, не пригрезилась ли мне вчерашняя свадьба!
Но Мария-Генриетта вовсе не намеревалась подхватывать этот легкомысленный тон. Да и то, что ее назвали «маменькой», ей не слишком понравилось, потому что это звучало вульгарно и простонародно.
— Одумайтесь, принц, — произнесла она холодно. — Не забывайте, что Луиза — дочь короля!
И Филипп склонился над ее рукой и обещал исправиться.
Но слова своего он не сдержал. Когда Луиза, печальная и повзрослевшая, покидала Лэкен, она уже твердо знала, что супружеский долг — это именно долг, причем обременительный.
«Я не смогу полюбить его, — думала она, глядя на ехавшего верхом рядом с ее каретой мужа, — ни за что не смогу! Дай бог, чтобы я его не возненавидела…»
Ни в венском дворце семейства Кобург, ни в многочисленных имениях Филиппа, разбросанных по Венгрии, Луизе не понравилось. Одно примиряло ее с действительностью — то, что циничный, распутный и грубый принц вернулся к своим прежним любовницам и завел себе вдобавок несколько новых. Он очень часто не ночевал дома, и Луиза готова была молиться за своих соперниц. Впрочем, о жене он, к сожалению, тоже не забывал. Ему нравилась красота Луизы и забавлял ее явный страх перед ним.
— Так ты боишься меня, моя малышка? — шептал Филипп, медленно приближаясь к супружескому ложу и постепенно освобождаясь от всех предметов туалета. — Это хорошо! Это славно! Это меня возбуждает!
И он, точно дикое животное, набрасывался на дрожавшую от отвращения и ужаса жену.
Со временем принц Филипп решил заняться воспитанием Луизы. Он заставлял ее пить вино, играть в карты и выслушивать скабрезные истории. К тому же он старательно просвещал ее — на свой лад. Луиза узнала, как следует себя вести, чтобы понравиться мужчине и обольстить его, а также, повинуясь приказу мужа, прочла с десяток учивших разврату книжек. При этом муж страшно ревновал ее и устраивал безобразные сцены, если она танцевала с кем-нибудь на балу более двух танцев кряду.
— Я ни в чем не провинилась перед вами! — говорила поначалу Луиза и пыталась оправдаться. Но принц кричал, брызгал слюной, топал ногами и ничего не слушал. Тогда женщина изменила тактику. Она стала суровее и неприступнее, так что многие заядлые танцоры (а Луиза прекрасно вальсировала) уже остерегались подойти к ней, а если Филипп все же отыскивал повод для ревности, то она отвечала громко, внятно, коротко и иногда грубо. Это действовало. Принц умолкал и потом долго еще бросал на жену удивленные взгляды.
Чтобы утешиться и отвлечься от грустных дум, Луиза принялась тратить мужнины деньги на модные наряды и драгоценности. Она звала обувщиков, портных и ювелиров к себе во дворец и сама ездила в их магазины.
— Запишите на наш счет, — небрежно говорила красавица и шла к карете, а за ней шагал приказчик, нагруженный картонками и штуками материй. Прижимистому Филиппу приходилось платить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127