Оказавшись в крошечном порту, он с трудом сориентировался. За шесть лет многое изменилось. Мирный край — не то, что поля битвы: израненные войной поля заросли травой. А люди постарались стереть жестокие напоминания о битве. Но при этом они свято хранили память о погибших освободителях родного края. Наспех вырытые после сражения могилы были приведены в порядок, украшены белыми стелами, выровнены и засажены цветами, а рядом зарастали старые траншеи. И лишь редуты сохранялись в прежнем виде, со скатами и онемевшими ныне орудиями, задравшими к небу праздные жерла.Место, где был похоронен его отец, Турнемин отыскал без труда. Он с гордостью прочел на камне собственную фамилию, фамилию рода, который он мечтал укоренить в плодородной земле Америки, чтобы взросло на ней величественное древо, как то, что доставало ветвями башни замка Лаюнондэ.Он долго молился за упокой души усопшего.Потом, достав из-под полы сверток, вынул из него сухой букетик вереска и дрока и мешочек земли, взятой от самого подножия крепостной стены Лаюнондэ. Он высыпал содержимое мешочка на могилу, смешав родную землю с чужой, осторожно положил вереск к обелиску и вновь принялся молиться. Только на сей раз страстная молитва его была обращена не к Господу, а к неприкаянной душе отца и призывала ее сохранить последнего своего отпрыска в грядущих неведомых испытаниях.Жиль решил, что, позже, выстроив дом на берегу Роанока на той тысяче акров виргинской земли, которую подарил ему в знак признательности американский Конгресс, он обязательно возведет часовню, достойную былого величия и могущества Турнеминов и перезахоронит в ней прах отца, чтобы тот нашел покой и последний приют рядом с детьми и внуками — возможно, всемогущий Господь пошлет еще потомство его внебрачному сыну, которого сам он признал лишь в смертный час перед лицом всего цвета французского дворянства, участвовавшего в битве при Йорктауне.Хотя один сын у Жиля уже был. Он рос где-то в долине Могаука в лагере вождя ирокезов Корнплэнтера, а родила его вскоре затем скончавшаяся красавица Ситапаноки, индейская принцесса, которую Жиль так страстно любил в дни битв за независимость. О существовании мальчика он узнал лишь год назад; Тим утверждал, что ребенок светловолосый и сероглазый, и он, еще ни разу не видев, уже любил сына и был самым решительным образом настроен забрать его у индейцев, чтобы воспитать французским дворянином и американцем одновременно, даже рискуя испортить еще больше отношения с женой… Впрочем, хуже вряд ли бывает.С той минуты, когда Жиль вынес из объятого огнем Фоли-Ришелье бесчувственную Жюдит, ему все время казалось, что рядом с ним лишенное души создание, красивая кукла, которой руководят привычки и строгое воспитание, но не разум.Придя в себя в дорожной карете — ее влекли за собой четыре лошади, мчавшиеся во всю прыть сквозь заснеженную Францию к Лорьяну, — молодая женщина потрясенно оглядела окружающих, словно очнулась от дурного сна. Какое-то время она безмолвно наблюдала за мелькавшим за окном зимним пейзажем, потом перевела усталый взгляд на того, кто являлся ее законным супругом, в чем у нее больше не было сомнений.— Куда мы едем? — только и спросила она.— Сначала в Лорьян, там стоит мой корабль.Оттуда в Америку… Как вы себя чувствуете?— Хорошо… благодарю вас. Только немного устала.— Скоро мы остановимся, чтобы сменить лошадей. Вы сможете немного отдохнуть и поесть…— О! Это ни к чему. Мне ничего не нужно…И, закутавшись поплотнее в лисью шубу, крытую черным драпом с лисьей же оторочкой, Жюдит снова забилась в угол кареты, откинула голову на подушки — лицо ее было бледно — и, тяжело вздохнув, опять закрыла глаза.Может, спала, а может, притворялась спящей.Но только на протяжении всего пути от Парижа до Лорьяна, не меньше ста двадцати пяти миль, веки ее были сомкнуты. При смене лошадей она послушно выходила из кареты, следовала в комнату на постоялом дворе, куда тут же приходила ее горничная. В последний момент, перед самым отъездом с улицы Клиши, Жиль все же решил взять с собой камеристку. Это была одна из дочерей крестьянина из Обервилье, давно уже служившего семье Жюдит. Простая, честная девушка, искренне привязанная к хозяйке, страшно боялась оказаться на улице. Звали ее Фаншон, и она сама умоляла позволить ей сопровождать госпожу.В конце концов. Жиль согласился, но только при условии, что горничная соберется в две минуты и не будет брать с собой ничего лишнего.Жиль настаивал, чтобы, кроме надетого на Жюдит платья и шубы, накинутой на нее, ни единой вещи не было взято из дома, любое напоминание о котором жгло его стыдом и гневом.Однако путь предстоял неблизкий и Жиль позаботился о жене: на одну из повозок погрузили большой сундук со всем, что может понадобиться молодой женщине в дороге. Приобретением вещей занималась мадемуазель Фаншон, уже однажды выполнявшая подобное поручение перед свадьбой своих юных друзей.Странное поведение Жюдит заставило Жиля порадоваться, что он взял с собой Фаншон. Юная девица — ей едва исполнилось восемнадцать — ехала в одной карете с капитаном Малавуаном, относившимся с презрением ко всем, кто вырос вдали от воды, к «неводоплавающим», и, едва экипажи останавливались, Фаншон бросалась к хозяйке и принималась хлопотать вокруг нее: купала, укладывала в постель, приносила еду и вообще ходила за Жюдит, как кормилица за грудным младенцем.В первый вечер они остановились в очень удобной гостинице, и Жиль пригласил жену поужинать вместе в просторном зале, но Жюдит, все с тем же спокойным отсутствующим выражением, отказалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133