Прежде дом принадлежал иезуитам, но в 1762 году, когда был распущен орден, они покинули его, а годом позже он стал официальной резиденцией графа д'Эстена, назначенного губернатором островов На Семи Ветрах. Новый представитель короля оказался большим любителем роскоши, он предпринял колоссальные работы по перестройке старого жилища, перепланировал сад, обставил дом дорогой мебелью, поразив пышностью обстановки своих подданных, и не случайно: губернатор д'Эстен, владелец внушительного гардероба — не менее сотни рубашек и столько же камзолов, захвативший с собой на остров прекрасную серебряную утварь, твердо намеревался жить здесь на широкую ногу итаким образом внушить уважение к себе местным колонистам, большая часть которых, по правде говоря, обходилась весьма скромными удобствами.Всем этим он вызвал яростное сопротивление подчиненных, говоривших ему, не стесняясь, прямо в лицо, что он понапрасну разбрасывается государственными средствами, и три года спустя, устав от борьбы, д'Эстен вынужден был покинуть остров, а его преемник на посту губернатора князь Роган предпочел обосноваться в Порто-Пренсе. Однако позже резиденция снова переместилась в Кап-Франсе: многочисленным правителям острова нравился великолепный дом, откуда открывался чудесный вид на море и где, не в пример удушливой жаре на улицах города, вас всегда обдувал прохладный бриз.Однако ни золоченое резное убранство комнат, ни мебель, обтянутая драгоценными шелками, ни расставленные по всему дому цветы не спасли Турнеминов от смертной скуки. Граф де Ла Люзерн, генерал-лейтенант армии Его Величества, хоть и обосновался на острове год назад, так и не смог привыкнуть к его чувственной, расслабленной атмосфере. То был прежде всего солдат, моряк, один из тех холодных, учтивых нормандцев, которые так прекрасно акклиматизировались в Англии. Он горделиво носил имя Цезарь, впрочем, так же звали и двух его братьев, один из которых — епископ Лангрский, а другой — кавалер Мальтийского ордена, представлявший Францию по другую сторону океана еще во времена первых выступлений за независимость. Будучи человеком широко образованным, он с одинаковым трепетом и почтением относился к своему дяде Малезербу, восприняв его благородное стремление наделить протестантов гражданскими правами, и к великим мужам античной Греции.Несомненно, для Ла Люзерна этот прием был тяжкой обязанностью: во-первых, губернатору совсем не понравилось, что вновь прибывший не поспешил сам ему представиться, а, во-вторых, узнав, что шевалье не привез никаких официальных посланий, он вообще потерял к нему всякий интерес. Лишь сияющая Жюдит в белоснежном, с неброской золотой вышивкой платье с чудесным колье — подарком Жиля — на длинной шее украсила сугубо протокольный ужин — он подавался в чересчур просторном зале, и гостей тут оказалось куда меньше, чем прислуживающих: к каждому из сидящих за столом был приставлен отдельный чернокожий лакей в синей с золотом ливрее. Супруга губернатора выглядела абсолютно бесцветной на фоне великолепной Жюдит, а больше женщин среди присутствующих не было.Застольная беседа представляла собой преимущественно монолог хозяина о войнах античных греков. В то время он как раз занимался переводом «Отступления десяти тысяч» и не преминул поделиться с гостями всеми мыслимыми подробностями этого произведения, утомив их несказанно. Так что Жилю не пришлось участвовать в разговоре, а потому он мог внимательно рассмотреть гостей и вскоре убедился, что красота его супруги произвела неизгладимое впечатление на барона де Рандьера. Ретивый адъютант буквально пожирал женщину взглядом, бесстыдно пялился на ее прекрасные плечи и грудь.«Придется поучить его приличиям, — подумал мрачно Жиль, — один-два удара шпаги, думаю, образумят наглеца. Моя жена — не рабыня на рынке, нечего раздевать ее взглядом.»Едва окончился ужин, Рандьер буквально бросился к Жюдит, чтобы предложить ей чашку кофе, и со счастливым выражением на лице так и прирос возле нее к полу, но тут Жиль, покинув госпожу де Ла Люзерн, которая, впрочем, не заметила этого за разговорами об упадке церкви на острове, тоже подошел к жене. Барон был раздосадован помехой и не сумел этого скрыть, хотя ему все равно пришлось сделать вид, что он рад встрече. С таким мужем лучше не ссориться.— Госпожа де Турнемин утверждает, что вы намерены обосноваться сразу же на своей плантации? Надеюсь, она ошибается?— Почему вы так думаете?— Разве можно лишить Кап-Франсе самой прекрасной женщины из всех, что за много лет ступали на этот берег? Вы не поступите столь жестоко. Кроме того, жить в деревне в это время года тяжело…— Барон, мы прибыли на Санто-Доминго не для того, чтобы вести тут светскую жизнь, а для того, чтобы выращивать хлопок и индиго. Госпожу де Турнемин мои намерения до сих пор вполне устраивали.— Это потому, что она пока не знает, как одиноко ей будет на плантации. Здесь, по крайней мере, хоть какая-то жизнь. Приятное общество, театры, концерты. Балы у губернатора, у главного управляющего…— Кстати, о нем, — не стал больше церемониться Жиль. — Я очень рассчитывал увидеть тут господина де Барбе-Марбуа, у меня есть к нему несколько вопросов экономического порядка…Рандьер, до того несколько поскучневший, снова расцвел улыбкой.— Господин главный управляющий ненадолго уехал в Порт-о-Пренс. Вот видите — вам нужно остаться…— Зачем? От Кап-Франсе до «Верхних Саванн» не больше десяти миль… а у меня неплохие лошади. Мне жаль, сударыня, лишать вас общества столь блестящего кавалера, — добавил он, протягивая жене руку, — но нам пора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133