», – но вот больше часа пропадала. Мать и Настя удивились дорогим подаркам: жене Иван привез отрез темно-бордового бархата на вечернее платье, матери – кримпленовый костюм, Косте – кучу игрушек, на которые тот тоже смотрел как на пустое место. Какой-то заковыристый малый…
Тесть в темном костюме, яркой водолазке, помолодевший, сидел на сложенном диван-кровати, курил американские сигареты, дым выпускал колечком – старался показать, что на зятя не обижен. Настя, не справившись с Костей, села рядом с отцом, и все четверо принялись молчать – устали, наверное, от ранних волнений и хлопот, а Костя, ко все большему беспокойству отца, тихий, точно во сне, встав коленями на стул и поставив локти на подоконник, изучал три осокоря на берегу, скамейку под ними и реку Обь, слегка сузившуюся в августе. Почему не проказил, не капризничал, то есть не сопел, не пыхтел, не приставал к родне?
– Он что, всегда такой? – спросил Иван, в ответ на что Настя фыркнула, а тесть, выходит, держал сердце на зятя, если посмотрел на Ивана, как шофер с черной «Волги» на тракториста.
– Затишье перед грозой, – сказал тесть. – Картина в общих чертах прояснилась. Понятно, на каких генах замешен мой внук! – и всем телом повернулся к Ивану. – Прикажете вас по имени-отчеству звать?
– Да что вы, Глеб Иванович, – спокойно отозвался Ванюшка. – По имени надо меня звать. Я свое имя люблю – оно теперь редкое, как Дормидонт… Вот интересно, что он за окном хорошего нашел?
– Думает! – уважительно ответила Настя. – Костя сейчас здорово на тебя похож, Иван. Одна бровь кверху, меж бровей морщинка, губы сжаты. – И вздохнула. – Он только в такие минуты и похож на тебя.
Тесть сказал:
– Брехня! И в эти минуты он на мать похож. Не привыкай, дочь, принимать желаемое за действительное.
Понятно, куда заворачивал, если Настя походила на него! Иван посмотрел на жену, еще раз хорошенько подумал и сказал:
– А я сразу приметил, что Костя на вас похож, Глеб Иванович. Чего правду скрывать!
– Вы так думаете? – обрадовался тесть. – Значит, я не ошибаюсь?
– Здорово похож! – еще раз подтвердил Иван, а жене Насте назидательно сказал: – Ты в сам-деле любишь желаемое за действительное выдавать. Говоришь про Костю: «Думает!» Да он бабку ждет. Гляди, как выструнился, а я материны шаги по тротуару слышу.
Мать от бега между фермой и домом сына запыхалась, но вошла в гостиную веселая. Костя вихрем сорвался со стула, с криком: «Бабука, бабука!» бросился знатной телятнице на шею, которая поэтому виновато и робко улыбнулась, поглядывая украдкой на тестя и Настю. «Эге, – подумал Ванюшка. – Здесь такой расклад получается, что сиди и жди большой драки…» Он собрался посмотреть на мать с сочувственной улыбкой, но что-то не сработало, так как в эти секунды Костя, обнимая свою «бабуку», орал воинственную песню, насколько можно было разобрать – про Катюшу: «…Пусть он землю бережет родную, а любовь Катюша сбережет!»
Научить этой песне Костю могла только бабушка, значит, это она заказывала здесь музыку, и Ванюшка вместо сочувственной выдавил из себя насильственную улыбку. Настя происходящее переносила внешне легко и как должное, но подбородочек-то выставила, а уж родной дед Кости, генерал-лейтенант, смотрел на бабку единственного внука просто: «Пятнадцать суток ареста! Круго-о-ом арш!» Оно и понятно: приехать из Ленинграда в Старо-Короткино, потратить отпуск на внука, а он, шельмец, никого, кроме бабки, не признает!
– Мне думается, – сказал Глеб Иванович, – что, знаете ли… занеживать ребенка вредно. Еще будь он девочкой, тогда еще, может быть, и не было бы… этого самого…
Мать, то есть бабушка, посадила внука Костю рядом с собой уже не в высокое кресло, а на обыкновенный стул, только подложив подушку; вместо слюнявчика заткнула за воротник матроски салфетку. С этого и началось торжественное чествование на родной земле старшего сержанта запаса Мурзина. Понятно, что по утреннему времени на столе была только бутылка легкого сухого вина.
– Садись, садись, Иван! – поторопила Настя. – Косте давно пора есть…
Иван сел и насупился. «Что это такое творится!» – думал он, искоса наблюдая за сыном, так как заметил, что Костя отца разглядывает точно так же: бросит исподлобья взгляд, нахмурится и живехонько отведет глаза, как только отец посмотрит. «Нет, что же это получается? – злился Иван. – Сын, ребенок, родная кровь – законно. Но есть такая мода, чтобы от горшка два вершка, а всем домом командовал и даже генерал-лейтенантами? Нет, друзья мои хорошие, с этим делом надо разобраться!»
– Ну что же, Иван! – бодро проговорил тесть, поднимая высокий бокал с вином. – С возвращением! – Подумал и улыбнулся. – И за то, чтобы никогда запасникам не пришлось надевать полевую форму!
Выпили, начали есть. Костя тоже как бы вместо вина компот из бокала вылакал, но праздничной едой не заинтересовался. Ему Настя поставила здоровенную тарелку овсяной каши с изюмом, дала большую ложку, и сын начал ею орудовать ловко; любо-дорого было видеть, как уписывал овсянку Мурзин-младший, и на этот раз отец о сыне подумал уважительно: «Вот отчего он такой распространенный, как говорит обо мне дядя Демьян. Ему же на глаз пять лет, а голова и плечи – лет на восемь! А щекастый-то, щекастый! И такой литой, что не ущипнешь».
– Костя, – спросил Иван, – тебе в армии послужить охота? Сын подумал, покачал головой.
– Не! – сказал он. – Мой папа в армии.
Иван снова посмотрел на Настю, Настя – на отца, мать Ивана – на сына, сын – на тестя.
– Костя, сынок! – сказала Настя. – Приехал твой папа из армии. Вот он, твой папа, Костя! Почему ты мне не веришь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82