Вон табличка.
— Да. Это меня и удивляет. В большинстве студий вы приходились бы режиссеру племянником или хотя бы зятем. А тут… никакой не родственник, даже не свойственник — и, как говорится, помреж. Вы мне сами признавались, что у вас совершенно нет опыта по этой части.
— Неплохо, а? Зато я привношу свежий взгляд.
— Как вам удалось получить эту работу?!
— Я познакомился с Лльюэлином на пароходе, когда плыл из Англии.
— И он сказал: «То, что надо! Поезжайте со мной и помогайте мне ставить фильмы»?
— Да, примерно так.
— Сперва вы должны были ему понравиться.
— Можно ли за это осуждать? Конечно, свою роль сыграла и небольшая услуга…
— Какая?
— Да неважно.
— Нет, важно. Так в чем было дело?
— Он очень нуждался в одной штуке. Чтобы я ее отдал, ему пришлось согласиться на мои условия. Так и ведут дела.
— Чего он от вас хотел?
— Если я скажу, вы пообещаете больше не спрашивать?
— Обещаю.
— Честное слово?
— Честное слово.
— Хорошо. Ему была нужна мышь.
— Что!
— То, что я сказал.
— А я не поняла. Какая мышь? Зачем ему мыши?
— Вы обещали не спрашивать.
— Но я не думала, что вы скажете «мышь»!
— В этом мире всякий может сказать все что угодно.
— Мышь! Почему?…
— Тема закрыта.
— Вы так и не объясните?
— Конечно, нет. Мои уста склеены. Как у моллюска.
Санди не могла вынести такого разочарования. Если бы у нее в руках оказалось более опасное оружие, чем маленькая записная книжка, она без сомнения метнула бы его в Бодкина.
— Могу я вам сказать кое-что интересное? Меня от вас просто мутит. Я изо всех сил пытаюсь собрать материал для будущих мемуаров великого Монти Бодкина и не могу ничего выжать, потому что этот Монти — один из сильных молчаливых англичан, которых вполне резонно называют чурбанами. Придется
поведать почтенной публике, что когда упомянутый Монти прерывал траппистский обет молчания, говорил он так, словно у него во рту картошка.
Это слово произвело на Монти должный эффект. Копье пробило его доспехи.
— Картошка?
— Да. Вареная.
— Вы с ума сошли!
— Мне что! Мое дело сообщить.
Дискуссия разгоралась, и миролюбивый Монти поднял руку.
— Не надо ссориться. Заметив, что мое произношение скорее похоже на звон серебряного колокольчика, (спросите любого!), я бы перевел беседу на другие темы. Ну, например, на Лльюэлина. Он был в столовой.
— Да?
— Да. И ел пудинг, или десерт. Если хотите, — сплошной крем и сахар.
— Да?
— Лопал, как оголодавший эскимос. К сожалению, я не так близок с ним, чтобы предупредить, что к его внушительной фигуре прибавится несколько фунтов. Что поделаешь, нельзя! Он бы укусил меня за ногу.
— Да?
— Что вы заладили «да?», «да?»! Странная вещь с этим Лльюэлином — задумчиво сказал Монти. — Я вижусь с ним каждый день почти год. Казалось бы, у меня должен выработаться иммунитет, но как только я с ним встречаюсь, у
меня начинают трястись поджилки и индекс Доу Джонса моментально регистрирует резкое падение духа. Я начинаю шаркать ногой, теребить пуговицы, и покрываюсь холодной испариной, если вы простите мне такие подробности. На вас он тоже так действует?
— Я его никогда не вижу.
— Везет людям!
— Как-то делала одну работу для его жены…
— Какая она? Само смирение и кротость?
— Смирение и кротость? Ну, что вы! Она — хозяин в доме. По ее команде Лльюэлин прыгает сквозь обруч и слизывает куски сахара, которые она кладет
ему на нос. Прямо как в этих стихах о Бен Болте: «Она улыбнется — он плачет от счастья, она недовольна — он плачет от мук».
— Я декламировал это в детстве.
— Наверное, с огромным успехом.
— Я думаю, да. Но вы меня порядком удивили. Не могу себе представить, что Лльюэлин дрожит от страха. Мне он всегда казался одним из апокалиптических чудищ. Она, должно быть, необычная женщина.
— Не без того.
— Наверное, из-за нее он и собрался в Европу.
— Куда?
— В Европу. Очень скоро.
— Кто вам сказал?
— Один субъект, которого я встретил в столовой. Такой, вроде автора мелких диалогов или типа при этой тележке, на которой ездит оператор. Да, они на время уедут.
— Без него вам будет тоскливо.
— Не будет. Я еду с ними.
— Что!
Если вы скажете, что эти слова совершенно потрясли Санди, вы будете совершенно правы. Ее глаза расширились, а привлекательная челюсть упала вниз на целый дюйм. В хорошие минуты ей иногда казалось, что если бы они с Монти работали вместе подольше, общение сделало бы свое дело. Считается, что оно отвлекает от прежней любви. Но теперь, при этих словах, надежда съежилась и умерла.
Дар речи вернулся к ней не сразу.
— Вы уезжаете?
— Еще как!
— Обратно в Англию?
— Именно. Надеюсь, вы поможете мне написать прошение об отставке. Так что, берите карандаш, записную книжку, и приступим.
Санди была девушка с характером. Мечты лежали кучей обломков, но голос ее был тверд.
— Вы уже что-нибудь написали?
— «Уважаемый мистер Лльюэлин.»
— Начало хорошее.
— Я тоже так думаю. Но тут как раз начинается та часть, где я нуждаюсь в сочувствии, поддержке и совете. Слова надо подобрать одно к одному.
— А зачем? Судя по вашим рассказам, он и так будет рад от вас освободиться.
— Да, будет. Я не удивлюсь, если он пустится в пляс по улицам и зажарит быка на рыночной площади. Но не забывайте, внезапная радость так же опасна, как и нежданное горе. Лльюэлин сейчас нагружен по уши этим пудингом. На полный желудок такая весть может оказаться фатальной.
Глава вторая
Дым в клубе «Трутни» становился все гуще, а это означало, что его члены, подобно антилопам или другой дичи, собирались к источникам вод, чтобы вкусить аперитива. Когда напитки разлили, Виски-с-Лимоном, сделав животворящий глоток, сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44