Салат — из сердцевины пальмы, питьё — чистая вода из источника, протекающего у наших ног, а для желающих — пальмовое вино.
Этим различным кушаньям предшествовала закуска, которой не предвидел наш метрдотель. Но не будем забегать вперёд, как говорится в хорошо построенных романах.
Пока Морилире и его два помощника приготовляли нам объявленное кушанье, доктор Шатонней, приблизившись, дал нам на этот счёт объяснения, которые я называю техническими.
— Об ягнёнке, — сказал он, — я не говорю; об этом вы знаете столько же, сколько я. Просо, которое его сопровождает на нашем столе, это злак, подобный хлебу. Смешанное с маслом из карите или из се, так как дерево, его доставляющее, носит оба эти названия, оно представляет достаточно съедобный соус при условии, что масло хорошее. Масло извлекается из плодов дерева, похожих на орехи или каштаны. Этого достигают целой серией отжиманий и плавлений, и, наконец, его очищают, растапливая в последний раз и бросая в него несколько капель холодной воды, пока оно кипит. Масло тогда становится весьма ценным.
— Вы все знаете, доктор, — восхитилась мадемуазель Морна.
— Нет, мадемуазель, но я много об этом читал, и особенно в замечательном труде капитана Бингера. И это позволяет мне объяснить, что такое салат из пальмы. Эти пальмы разделяются на мужские и женские экземпляры. Мужские не дают плодов, но доставляют превосходную плотную древесину, которая не гниёт в воде и недоступна челюстям термитов. Женские экземпляры дают плоды, приятные на вкус. Листья пальмы употребляются на крыши для хижин, на изготовление вееров, циновок, верёвок. Ими даже можно пользоваться, как бумагой. Вот полезное растение! А салат приготовляется из сердцевины молодой пальмы в самом нежном возрасте…
Я перебиваю:
— Ну, доктор! Это элегия, честное слово! Доктор добродушно улыбается. Он продолжает:
— Конец моего рассказа будет менее поэтичен, потому что эту сердцевину иногда кладут в уксус и получаются… корнишоны!
Превосходный доктор продолжал бы свои научные объяснения, но наше внимание привлекли крики из лесу. Мы тотчас узнали, кто их испускает.
Держу пари, что, если бы я предложил вашим читателям вопрос: «Кому принадлежал этот голос?», они немедленно ответили бы хором: «Черт побери! Господину де Сен-Берену!»
Ваши читатели не ошиблись бы. Конечно, это Сен-Берен взывал о помощи.
Я бросился на его крик в сопровождении капитана Марсенея и Барсака. Мы нашли Сен-Берена в болоте, увязшего в грязь до пояса.
Когда мы вытащили его на сухое место, я спросил:
— Как вы попали в эту трясину или в этот «мари-гот», выражаясь местным языком?
— Я поскользнулся, когда ловил, — ответил он, забрызгав меня грязью.
— На удочку?
— Необдуманный вопрос! Руками, мой дорогой!
— Руками?
Сен-Берен показал нам свой колониальный шлем, завёрнутый в полотняный пиджак.
— Подождите, — сказал он, не ответив на мой вопрос. — Нужно осторожно развернуть мой пиджак, а то они ускачут.
— Кто они?
— Лягушки.
Пока мы беседовали, Сен-Берен ловил лягушек. Вот полоумный!
— Поздравляю, — одобрил Барсак. — Лягушки — питательная вещь! Но послушайте, как квакают те, которых вы поймали. Очевидно, не хотят быть съеденными…
— Если только они не просят, чтобы им прислали короля! — рискнул я пошутить.
Не слишком остроумно, признаюсь. Но в трущобе сойдёт!..
Мы вернулись в лагерь. Сен-Берен переменил одежду, а Морилире зажарил плоды его охоты. Стол был накрыт, и мы ели с аппетитом: ведь мы проделали двадцать километров верхом.
Разумеется, мадемуазель Морна председательствовала. Она поистине была восхитительна. (Я это уже, кажется, говорил, но не боюсь повторений.) Простодушный, добрый ребёнок с милыми мальчишескими манерами, она установила среди нас полную непринуждённость.
— Дядюшка, — сказала она… (Итак, это всё-таки её дядя? Решено?). — Дядюшка воспитал меня, как мальчика, и сделал из меня мужчину. Пожалуйста, забудьте мой пол и рассматривайте меня как товарища.
Но это не помешало ей, говоря таким образом, адресовать капитану Марсенею одну из тех полуулыбок, которые ясно как день показывают, что у мальчиков такого сорта кокетство никогда не теряет своих прав.
Мы выпили кофе, а потом, растянувшись на высоких травах в тени пальм, предались сладостному отдыху.
Отправление было назначено, как я уже говорил, в пять часов; но, когда понадобилось собрать конвой, оказалось, что он вышел в тираж, если осмелюсь употребить такое выражение.
Напрасно Морилире, когда пришло время, приказывал своим людям приготовиться. К нашему большому удивлению, они отказались, крича все разом, что они не видели луны, что они не отправятся до тех пор, пока не увидят луну!
Мы были ошеломлены, но учёный господин Тассен разъяснил нам эту тайну.
— Я знаю, что это такое, — сказал он. — Все исследователи рассказывали об этом в путевых отчётах. Когда месяц молодой, — а ему в этот вечер только двое суток, — негры обычно говорят: «Это плохой знак. Никто не видел луну. Дорога будет плохая».
— Иоо! Иоо! (Да! Да!) — шумно согласились погонщики и носильщики, столпившиеся вокруг нас, которым Морилире перевёл слова учёного географа. — Каро! Каро! (Луна! Луна!)
Стало ясно, что если наш спутник будет продолжать отказывать в своём появлении, эти упрямцы не согласятся отправиться. А было ещё светло, и небо покрывали тучи.
Негры упорствовали, и, быть может, мы оставались бы на том же месте ещё долго, если бы около шести часов бледный серп луны не показался среди двух тучек. Чёрные испустили радостные крики.
— Аллах та тула кенде, каро кутайе! — восклицали они, ударяя себя по лбу правой рукой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109