Мне осталось только порадоваться. В тот же час, как и накануне, электричество гаснет. Очевидно, таков распорядок этого дома.
Вторая превосходная ночь, и вот сегодня утром, 26 марта, я просыпаюсь свежим и бодрым, но — увы! — все ещё пленником. Глупое положение, так как чего же, наконец, от нас хотят? Когда я увижу кого-нибудь, кого можно будет об этом спросить?
В тот же день вечером. Мои желания исполнились. Мы видели его величество Гарри Киллера, и наше положение так изменилось после этой встречи, что я все ещё взволнован и дрожу.
Около трех часов дня дверь открывается. На этот раз за ней оказывается не Чумуки, а другой старый знакомец — Морилире. (Лучше бы нам никогда не знать этого имени!) Морилире сопровождают около двадцати негров, которыми он командует. За конвоирами я вижу моих товарищей, включая и мисс Бакстон-Морна; но там нет Сен-Берена, который, по словам его юной тётки, все ещё не может двигаться. Я присоединяюсь к ним, думая, что пришёл наш последний час и что нас ведут к месту казни.
Ничего подобного. Мы идём по коридорам и, наконец, попадаем в довольно обширную комнату, а конвой остаётся за дверью.
В комнате всего одно кресло из пальмовых волокон и стол, на котором стакан и бутылка с вином. В кресле сидит человек. Наши глаза устремляются на него. Он стоит того.
«Его величеству» Гарри Киллеру от сорока до сорока пяти лет, хотя, по некоторым признакам, ему можно дать больше. Он, по-видимому, высокого роста, ширина плеч, огромные руки, могучие мускулы говорят о необыкновенной, геркулесовской силе.
Особенное внимание привлекает его голова. Гладков лицо выражает одновременно силу воли и низость характера. Его венчает седеющая шевелюра, настоящая грива, к которой гребень, кажется, не прикасался с незапамятных времён. Лоб высок и показывает ум, но выдающиеся челюсти и тупой, квадратный подбородок обличают грубые, жестокие страсти. Впалые загорелые щеки усыпаны кроваво-красными прыщами. Тяжёлые уши, толстые губы, нижняя немного отвисла, открывая зубы, сильные, здоровые, но жёлтые и плохо содержимые. Глаза, глубоко ушедшие в орбиты, горят под косматыми бровями необычайным, по временам невыносимым блеском.
Субъект не из банальных. Страсти, пороки, смелость — все собрано в нём одном. Он отвратителен и ужасен.
«Его величество» одет в охотничий костюм серого полотна, короткие панталоны, гамаши; все это засаленное, некрытое пятнами. На столе широкая фетровая шляпа, и около неё правая рука Киллера, сотрясаемая постоянной дрожью.
Уголком глаза доктор Шатонней показывает мне на эту дрожащую руку. Я понимаю: перед нами алкоголик, запойный пьяница.
Долгов время этот субъект молча смотрит на нас. Его глаза переходят от одного к другому. Мы терпеливо ждём, пока он натешится.
— Мне говорили, что вас шестеро, — говорит он, наконец, по-французски с сильным английским акцентом, голосом важным, но хриплым. — А я вижу только пятерых. Почему?
— Один из нас болен от тех мучений, которым его подвергли ваши люди, — отвечает господин Барсак.
Новое молчание, и вдруг неожиданный вопрос:
— Что вы хотите делать у меня?
Вопрос брошен так внезапно, что мыедва удерживаемся от хохота, несмотря на серьёзность положения. Чёрт возьми! Если мы и у него, то против нашей воли!
Киллер снова говорит с угрожающим видом:
— Шпионить, без сомнения! — Простите, сударь… — начинает Барсак. Но тот перебивает. Охваченный внезапной яростью, онударяет кулаком по столу и кричит громовым голосом:
— Меня называют владыкой!
Барсак в эту минуту великолепен. Привычный opaтор, он выпрямляется, кладёт левую руку на сердце, а правой делает широкий жест.
— С 1789 года французы не имеют владыки! — торжественно заявляет он.
Где-нибудь в другом месте торжественность Барсака показалась бы смешной, но перед лицом этого дикого зверя она была благородной, честное слово! Она означала, что мы никогда не согласимся унизиться перед пьяным авантюристом. Мы все одобряем оратора, вплоть до Понсена, который кричит в порыве энтузиазма:
— Лишите человека независимости, и вы отнимете у него свободу!
Храбрый господин Понсен! Во всяком случае, у него хорошие намерения.
Услышав это неоспоримое положение, Гарри Киллер высоко поднимает плеча и осматривает нас снова, как будто он нас ещё не видал. Его глаза перебегают от одного к другому с необычайной быстротой. Он останавливает их, наконец, на Барсаке и бросает на него ужасный взгляд. Барсак выдерживает, не моргнув глазом. Поздравляю! Этот сын Юга не только болтлив; он смел и исполнен чувства собственного достоинства. Начальник экспедиции гигантски вырастает в моих глазах.
Гарри Киллеру удаётся овладеть собой, что, вероятно, с ним случается не часто, и он вдруг спрашивает со спокойствием, столь же внезапным, сколь неожиданно было его бешенство:
— Вы говорите по-английски?
— Да, — отвечает Барсак.
— А ваши товарищи?
— Также.
— Хорошо, — одобряет Гарри Киллер и тем же хриплым голосом повторяет по-английски. — Что вы явились делать у меня?
— Это мы должны, — возражает Барсак, — спросить у вас: по какому праву вы привезли нас сюда силой?
— По праву, которое мне принадлежит, — отрезает Гарри Киллер, сразу переходя к необузданному гневу. — Пока я жив, никто не приблизится к моей империи…
Его империя? Не понимаю.
Гарри Киллер встаёт. Обращаясь исключительно к Барсаку, осанка которого остаётся такой же смелой, он продолжает, колотя по столу огромным кулаком:
— Да, да, я знаю, ваши соотечественники в Тимбукту спускаются вниз по Нигеру, но они остановятся, или… И вот они осмеливаются подсылать шпионов… Я их разобью, ваших шпионов, как разбиваю этот стакан!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109