Мы слышали крики из комнаты, в которой задержали короля.
Меня охватил ужас при мысли о том, что происходит с моим мужем. Позже я узнала, что он еще раз завоевал их уважение. Трудно понять, каким образом такой нерешительный человек, над которым смеялись как над дураком, мог успокоить толпу, намеревавшуюся убить его.
У него было необычайное спокойствие, способность смотреть с безразличием смерти в лицо. Им не удавалось увидеть мой страх, но я проявляла его в своем презрении к ним. Людовик никогда не отказывался от заботы о них. Какими бы отвратительными они ни были, они были его детьми. Он обладал настоящей храбростью.
Стража кричала, что их обязанность — защищать короля всей своей жизнью, и они намерены выполнить свой долг.
Но что значили несколько стражников против толпы?
— Долой вето, — кричали они. Но стража напомнила им, что личность короля неприкосновенна. Так указано в конституции.
— Я не могу обсуждать с вами вопрос о вето, — хладнокровно заявил Людовик, — хотя я исполню то, чего требует конституция.
Один человек из толпы — с ножом в руке — пробрался вперед.
— Не бойтесь, сир, — сказал один из стражников. — Мы защитим вас своей жизнью. Король спокойно улыбнулся.
— Положите руку мне на сердце, — сказал он. — Тогда вы узнаете, боюсь ли я или нет.
Тот так и сделал и вскричал, что он поражен, как человек может быть так спокоен в подобных обстоятельствах.
Никто не сомневался, что пульс у короля был абсолютно нормальным, и они не могли не удивляться этому.
Приведенные в замешательство необычайным мужеством, они не знали, что им делать, потом один из них протянул на конце пики красный колпак, и Людовик совершенно спокойно взял его и надел себе на голову.
Толпа на мгновение притихла. Затем закричала:
— Да здравствует король!
Опасность для короля миновала. Но они никогда и не испытывали большой злобы к королю. Они выбежали из его комнаты и поспешили в палату Совета, где я стояла позади стола, прижимая к себе детей.
Группа солдат немедленно встала перед столом.
Они уставились на меня.
— Вот она! Вот эта австриячка.
Дофин хныкал, он задыхался в красном колпаке. Один из стражников заметил мой взгляд и снял колпак с головы ребенка. Женщины запротестовали, на это солдат закричал:
— Вы что, хотите, чтобы невинное дитя задохнулось?
И женщины, а большинство в этой толпе составляли именно они, застыдились и ничего не ответили. Тогда я почувствовала некоторое облегчение. Рядом был мой сын, цепляющийся за подол, прячущий в нем лицо, чтобы не видеть ужас всего этого.
Стало жарко и душно в переполненной комнате. «О, Боже, молилась я. — Пусть скорее настанет смерть».
Я желала ее — если бы мы все умерли вместе, то больше бы так не страдали.
Солдаты примкнули штыки, толпа настороженно следила за ними, но продолжала выкрикивать оскорбления в мой адрес. Я снова стала молиться: «О, Боже, закрой уши моим детям». Я могла надеяться только на то, что они не все понимают.
Мужчина с игрушечной виселицей, на которой болталась женская фигурка, приблизился к столу. Он выкрикивал:
— Антуанетту повесить.
Я гордо держала голову и делала вид, что не замечаю его.
Одна женщина попыталась плюнуть в меня.
— Шлюха! — кричала она. — Подлая женщина.
Моя дочь придвинулась ближе, как бы стараясь защитить меня от этой твари. Сын еще плотнее прильнул ко мне.
Я взглянула этой женщине в лицо и сказала:
— Разве я когда-либо сделала тебе что-то плохое?
— Вы принесли страдания народу.
— Так вам сказали, но вас ввели в заблуждение. Как жена короля Франции и мать дофина я — француженка. Я никогда не увижу больше своей родины. Я могу быть счастлива или несчастлива только во Франции. Я была счастлива, когда вы любили меня.
Она замолчала, и я увидела, как двигаются ее губы, в ее глазах появились слезы.
Я тоже почувствовала тишину вокруг нас. Все молчали, слушая, что я говорю.
Эта женщина посмотрела на моего ребенка, подняла на меня глаза и сказала:
— Прошу прощения, мадам, я не знала вас.
Но сейчас я вижу, что вы хорошая женщина. Затем она отвернулась, продолжая плакать. Этот инцидент придал мне мужества. Люди должны были знать, что им все время говорили не правду, и, когда они столкнулись со мной лицом к лицу, они поняли, что их вводили в заблуждение.
Еще одна женщина сказала:
— Она только женщина… с детьми. Ее слова вызвали непристойные замечания, но что-то произошло. Слезы этой женщины привели к тому, что дух убийства улетучился из комнаты. Теперь они хотели уйти.
Еще долго мы стояли за этим столом, и только в восемь часов страже удалось очистить дворец, и мы по обломкам разбитых дверей и мебели прошли в наши апартаменты.
Я понимала, что Аксель хотел бы узнать об этом новом нападении, поэтому я тут же села писать ему письмо.
«Я все еще жива, но это чудо. Двадцатое было ужасным днем. Но обо мне не беспокойтесь. Верьте в мое мужество».
Теперь мы жили в поврежденном дворце, и я чувствовала, что мы на краю пропасти. По мере потепления погоды я все больше ощущала растущее напряжение. Я была уверена, что нападение на Тюильри — не случайное нападение.
Я приказала мадам Кампан, чтобы для короля сделали набивной жилет — если на него когда-либо нападут, то у стражи будет время его спасти. Жилет был сделан из пятнадцати слоев итальянской тафты и имел широкий пояс. Я настояла, чтобы его испытали: он выдерживал обычный удар кинжалом и даже выстрелы.
Я боялась, что кто-нибудь узнает о нем, и в течение трех дней носила его сама, прежде чем мне предоставилась возможность передать его королю. Я была в постели, когда он примерил жилет, и слышала, как он шепнул что-то мадам Кампан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81