Он стал подробно объяснять генералам сущность этого маневра, приводя на память названия полков, расположение батарей, число пушек, имена командиров. Графиня Бертран с удивлением заметила, что поистине трудно понять, каким образом его величество может все это помнить по прошествии стольких лет.— Madame, le souvenir d’un amant pour ses anciennes maitresses Сударыня, это воспоминание любовника о своих давних подругах (франц.)

, — быстро повернувшись к графине, с живостью сказал император. XII Монтолон, салонный генерал, воспользовался этой фразой и перевел разговор на игривые темы. Наполеон заметил, что любовь — глупость, которую делают вдвоем; единственная победа в любви — бегство. Сам он никогда никого не любил, — разве Жозефину, да и ту не очень.Граф Монтолон, смягчая почтительной улыбкой вольный характер сюжета, стал перечислять известных красавиц, которые мимолетно принадлежали его величеству: госпожа Фурес, госпожа Грассини, госпожа Левер, госпожа Дюшенуа, госпожа Жорж, госпожа де Водэ, госпожа Лакост, госпожа Гаццани, госпожа Гиллбо, госпожа Денюэль, госпожа Бургуэн…— Тереза Бургуэн? Разве? Вы, кажется, смешиваете меня с Шапталем, — перебил слушавший с интересом Наполеон.Монтолон, еще более почтительно улыбаясь, заметил, что весь Париж утверждал, будто император был соперником Шапталя.— Да ведь все парижские артистки распускали слухи о своей близости со мной, — возразил Наполеон. — Им за это антрепренеры прибавляли жалованья.Но улыбка Монтолона ясно свидетельствовала о том, что он верит анекдоту.— Вы бы еще процитировали памфлет «Любовные похождения Бонапарта»… Какого Геркулеса они из меня сделали! — сказал со смехом император.Госпожа Бертран, находившая разговор слишком вольным, спросила, правда ли, что его величество в ранней молодости делал предложение мадемуазель Коломбье.— Не делал, но собирался делать. Мне было семнадцать лет, и она предпочла мне некоего господина Брессье, которого я потом наградил баронским титулом — от радости, что не женился на его супруге.— То же самое рассказывали о нынешней шведской королеве, — заметил, смеясь, Монтолон. — Говорят, ваше величество предоставили Бернадотту престол Густава Вазы из-за старых нежных чувств к мадемуазель Клери.Лицо Наполеона потемнело. Эта женщина, которая нежно любила его юношей, на которой он хотел было жениться, но раздумал, которую, став императором, вознес так высоко, впоследствии вела против него политическую интригу с Талейраном и Фуше… Знакомое чувство тоскливого отвращения от всех людей и в особенности от женщин с новой силой поднялось в душе императора.— Любовь — удел праздных обществ, — сказал он мрачно. — Я никогда не придавал ей значения… Только магометане усвоили правильный взгляд на женщин, которых мы, европейцы, принимаем почему-то всерьез…— Недаром англичане утверждают, будто ваше величество обратились в ислам, — заметил Монтолон.— Мусульманская вера, кажется, лучшая из всех, — подтвердил император. — Наша религия влияет на людей преимущественно угрозами загробной кары. Магомет больше обещает награды. Что вернее?.. Не берусь сказать с уверенностью. И страх, и подкуп — великие силы… Надо, конечно, владеть обеими умело… Впрочем, ислам завоевал полмира в десять лет, тогда как христианству для этого понадобились века. Очевидно, мусульманская вера выше.Гофмаршал Бертран сказал с тонкой улыбкой, что, по его наблюдениям, религиозные воззрения императора изменчивы и далеко не так просты, как кажутся. На словах его величество часто высказывается в духе католической веры, но…Наполеон с усмешкой смотрел на гофмаршала Бертрана:— Но… я не всегда говорю то, что думаю? Вы совершенно правы, любезный Бертран.Он помолчал.— Разумеется, в государственном отношении атеизм вещь опасная, — сказал Наполеон как бы нехотя. — По-моему, он в наше время много опаснее для государства, чем религиозный фанатизм. Но умные люди, к несчастью, далеко не во всем считаются с государственными интересами. Ну, Боссюэт, скажем, искренне верил в Бога. Правда, это было его ремесло… И ведь когда же это было: давно… Из всех замечательных людей, которых я знал, — почти никто не верил в Бога. Ученые? Монж, Лаплас, Араго, Бертолле — все были безбожники. Философы? Поэты? Я знал в Германии одного очень выдающегося писателя. Его звали Гет… Да, Вольфганг Гет. Он написал большую поэму о каком-то средневековом чернокнижнике…Монтолон немедленно вынул записную книжку и занес в нее несколько слов, чтобы сохранить для потомства имя немца Гет, написавшего поэму о средневековом чернокнижнике.— Он служил директором театра у этого дурака Карла Веймарского, — продолжал Наполеон. — Очень замечательный человек. Он походил внешностью, да и душой тоже, на греческого Бога. Я, к сожалению, ничего не читал из его книг, кроме романа «Вертер»; думаю, что и книги его замечательны. Так вот этот Гет был такой же безбожник, как наши энциклопедисты, — правда, на свой лад, может, даже умнее… Он называл себя пантеистом. Точно не все равно сказать: природа — Бог, или: нет вовсе Бога… Да и так ли вообще все это важно? Очень плохой знак, когда человек начинает думать о Боге: верно, ему на земле больше делать нечего.Он постучал пальцами по своей стальной табакерке в виде гроба, на которой читалась надпись: «Pense а ta fin, elle est prиs de toi» «Думай о смерти, она близка» (франц.)

, — и налил себе еще чашку крепкого кофе.— Да, он был очень замечательный человек, этот немецкий поэт. Будь он француз, я сделал бы его герцогом. Его и Корнеля.Бертран заметил, что бывают, однако, вполне верующие люди между знаменитыми писателями, и привел в доказательство Шатобриана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28