Даже светский Монтолон не находил темы для продолжения разговора.— Что, однако, трудно было бы объяснить и верующим людям, и атеистам, — вдруг сказал Наполеон изменившимся голосом, — это моя жизнь. Я на днях ночью припомнил: в одной из моих школьных тетрадей, кажется 1788 года, есть такая заметка «Sainte Hйlиne, petite оle». Я тогда готовился к экзамену из географии по курсу аббата Лакруа… Как сейчас, вижу перед собой и тетрадь, и эту страницу… И дальше, после названия проклятого острова, больше ничего нет в тетради… Что остановило мою руку?.. Да, что остановило мою руку? — почти шепотом повторил он с внезапным ужасом в голосе.Страшные глаза его расширились… Он долго молча сидел, тяжело опустив голову на грудь.— Но если Господь Бог специально занимался моей жизнью, — вдруг произнес император, негромко и странно засмеявшись, — то что же Ему угодно было ею сказать? Непонятно… Двадцать лет бороться с целым миром — и кончить борьбой с сэром Гудсоном Лоу!.. Я знал в начале своей карьеры одного странного старика… У него было несколько имен, и никто точно не знал, кто он, собственно, такой. Даже моя полиция не знала. Шутники называли его вечным жидом. Позже я потерял его из виду, так и не знаю, куда он делся. Он мне предсказывал мою карьеру. Я теперь вспоминаю его мысли… Умный был человек и проницательный, а делать ничего не мог. Может быть, не хотел. А может быть, и не умел… Мне он все предсказывал, что меня погубит вера в славу… А вот слава меня одна и не обманула. Все обмануло, а слава нет. Уж историк-то меня кругом обелит и оправдает…Он опять замолчал.— Oui, quel rкve, quel rкve que ma vie Да, какой сон, какой сон — моя жизнь (франц.)

, — повторил он.— Пути Божий неисповедимы, — заметил граф Бертран после продолжительного молчания.Наполеон поднял голову и долго неподвижным взором смотрел на гофмаршала.— Я больше не задерживаю вас, господа, — произнес он наконец. XIII У крыльца — не из удали, а по долголетней привычке — бил ногой землю знавший порядок Визирь, небольшой старый арабский конь, подарок турецкого султана. Его держали под уздцы кучер Аршамбо и форейтор Новерраз.Император, в мундире гвардейского егеря, тяжело ступая и звеня шпорами, медленно сошел с крыльца. Поверх мундира на нем была какая-то серая накидка, похожая на дождевой плащ.— La redingote grise! Серый сюртук! (франц.)

— сказал тихо Аршамбо.За Наполеоном, приноравливаясь к его шагам, следовал преданный генерал.Визирь для порядка заржал и чуть привстал на дыбы, ударив коротким хвостом по тавру, изображавшему корону и букву N.— Ваше величество поедете далеко? — почтительно спросил генерал.— В Dead-Wood, потом еще куда-нибудь, — небрежно ответил Наполеон.Ему внезапно стало смешно: преданный генерал всегда так почтительно провожал императора — даже тогда, когда император отправлялся к его жене.Ласково, с легкой усмешкой, пожелав доброго вечера преданному генералу, Наполеон привычным движением взял левой рукой поводья и вдел ногу в широкое, во всю ступню, стремя бархатного, расшитого золотом седла.И вдруг ужасная боль в правом боку едва не заставила его вскрикнуть. Лицо императора сделалось еще бледнее обыкновенного. Он зашатался и выпустил поводья.Бритва вонзилась снова. Смерть была здесь.Он трижды, напрягая волю, повторил свою попытку, и трижды тело отказывалось служить.Старые слуги, Аршамбо и Новерраз, отвели глаза в сторону.Император Наполеон не мог сесть на лошадь.Генерал, удерживая охватившее его волнение, почтительно попросил его величество отказаться от прогулки: его величеству явно нездоровится.— Вы правы… Я лучше пройдусь пешком, — глухим голосом сказал Наполеон.Аршамбо тихо тронул коня. Визирь повернул свою точеную голову, тряхнул седой гривой, повел глазом и удивленно заржал. Его увели в конюшню.Наполеон медленно взошел на площадку, откуда видно было море. Заходящее солнце кровавым потоком золота заливало волны, и на смену ему, как бывает в этих широтах, сразу зажигались луна и звезды. Император смотрел на небо и искал свою звезду… На земле больше искать было нечего.Вдали, по морю медленно проходил какой-то корабль. XIV На корабле этом уезжали с острова молодые супруги де Бальмен. В пустой кают-компании сидел немного осунувшийся лицом граф Александр Антонович и угрюмо разбирал при свече русские книги, присланные ему Ржевским. Это были в большинстве старые новиковские издания.«О заблуждениях и истине, или Воззвание человеческого рода ко всеобщему началу знания. Сочинение, в котором открывается Примечателям сомнительность изысканий их и непрестанные их погрешности, и вместе указывается путь, по которому должно бы им шествовать к приобретению физической очевидности о происхождении Добра и Зла, о Человеке, о Натуре вещественной, о Натуре невещественной и о Натуре священной, об основании политических правлений, о власти государей, о правосудии гражданском и уголовном, о науках, языках и художествах»…«Не слишком ли много?» — подумал де Бальмен.…«Философа неизвестного. Переведено с французского. Иждивением типографической компании. В Москве. В вольной типографии И. Лопухина, с указного дозволения, 1785 года».«Это перевод. Лучше прочту в подлиннике».Он отложил толстый том Сен-Мартена и стал просматривать другие книги.«Химическая псалтирь, или Философские правила о камне мудрых»…«Хризомандер, аллегорическая и сатирическая повесть различного и весьма важного содержания»…— «С этого сочинения начну читать. Оно, кажется, легче других».«Братские увещания»…«Крата Репоа, или Описание посвящения в тайное общество египетских жрецов»…Де Бальмен вздохнул и раскрыл одну из книг наудачу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28