Старик разделил свои силы надвое, решив отправить вторую половину чуть позднее и в другую сторону, заходя с севера, – он знал, что у противника не хватит сил оборонять Город со всех сторон.
Танки шли по дорогам, взбивая пыль. И с ними, с пятнистой камуфляжной формой и касками тех, кто сидел на их броне, оборвалась последняя нить, за которую еще держалось в своем времени это лето.

Война вновь вернулась в Город. Его раздирала стрельба. Стреляли на улицах, в центре и на окраинах, в пригородном лесу, в парках, дрались в коридорах серого, слепленного из бетонных блоков, огромного дома на главной площади, у Национального театра и Офицерского собрания, во дворе скрытой за площадью тюрьмы. Пересекающие кольцевую шоссе блокировали бронетранспортерами, асфальтовыми катками и огромными карьерными самосвалами. Стреляли без предупреждения по всякой машине, пытавшейся проехать по кольцевой или пересечь ее. Поезда и электрички застряли на пригородных станциях, а просторные залы сданного к юбилею Города нового вокзала усыпало выбитое очередями стекло. Автобусы и такси стояли в опустевшем аэропорту, по которому слонялось полдесятка иностранных корреспондентов, без объяснения причин так в страну и не впущенных. Не работали ни магазины, ни кафе. Не было ни электричества, ни связи – на всех главных городских коммутаторах и подстанциях вместо персонала сидели люди с автоматами. Город был наглухо заперт, и его захватила война.

План «Три звезды» был любимым детищем Шеина. Его хобби, занимавшим немногие свободные часы. Его страстью. Он собирал этот план по кусочкам, заботливо составлял мозаику, складывал, соединял, радовался, когда выступ заходил в выемку, цеплялся и держался. Попросту говоря, план «Три звезды» был планом военного переворота в одной отдельно взятой, оказавшейся наедине с неожиданно свалившейся независимостью имперской провинции. Даже не «переворота» – это слово наводит на мысли о свирепых бунтарях и революциях – скорее, небольшой перестановки.
Революция в бывшем имперском Северо-Западном крае? Да уже лет через пятнадцать после войны любой зеленый лейтенантик охранки, услыхав такое, покатывался со смеху. Кто, как, а главное, зачем? Терпеливость, покорность, здравый смысл и приспособляемость здешних обитателей вошла в поговорки. Всё настолько устоялось, прочно и плотно держалось на своих местах, что попытка сдвинуть хоть что-то силой казалась нелепой. Старшие же, те, кто работал при человеке, под чьим руководством как-то за пару дней расстреляли пять с половиной тысяч польских офицеров, знали, какой ценой досталось это аморфное, ватное спокойствие.
В стране стреляли десять послевоенных лет. И все эти годы росла сеть осведомителей, помощников, добровольных, запуганных и платных, собирались сведения, искоренялось вредное и насаждалось способствующее. После войн, депортаций и чисток в стране осталась едва ли половина населения. Выжившие потомки шляхты, воевавшей без перерыва триста лет, были тихи и деловиты, как мыши в сусеке. В стране даже во времена пахнущих свободой имперских сквозняков почти не водилось ни диссидентов, ни террористов с забастовщиками. Местные литераторы дружно писали об упадке деревни, одной из причин которого являлись, и о войне. Местные военные заводы производили высокоточную мелочь, развили при себе изрядных размеров Академию наук, занятую лазерами, прицелами и ракетным топливом и заботливо, как родное чадо, опекаемую охранками.
Имперские аналитики привыкли считать страну ровным болотистым оазисом ничем не нарушаемой апатии. Их наследники тоже. Шеин не был исключением, и потому его план включал только Город. В обозримом Шеину прошлом страна покорно шла за любой установленной властью, следовало лишь объявить о ее установлении. А властью все считали хозяина Города.
Конечно, инерция была огромна – никакая попытка восстания, захватов почт с телеграфами и тому подобного сама по себе ничего не изменила бы. Разросшаяся, проникшая во все клеточки общественной жизни власть отрастила бы себя заново, разложив, истребив и втянув в себя любого покушающегося. Все силовые, управленческие структуры многократно дублировали себя под разными названиями. И все они были поразительно ненадежны, когда дело касалось действий, способных потревожить их вялотекущее существование. Их нутряной, сонный, могучий инстинкт самосохранения тормозил всякое опасное начинание – без предварительных договоренностей, безо всякой внешней активности, – тормозил, перетирал, топил.
В молодости это бесило Шеина. Казалось, лгут и предают все, буквально все. Десятилетия непрерывного перекрестного доносительства сделали невозможным ни сохранение хоть какой-то тайны, ни попытку собрать кружок искренних единомышленников. Болото тянуло и засасывало всё, осмелившееся двинуться в неположенную сторону. Повзрослев, Шеин этим восхитился. И понял, как с этим совладать и обратить себе на пользу. В бурные постимперские времена он даже подал идею сформировать оппозиционную партию целиком из внештатных осведомителей. Партия имела огромный успех в массах и даже выиграла на выборах.
План «Три звезды» Шеин составлял, отбирая из рабочего архива своего Управления контртеррористические сценарии. Сочинять их в позднее имперское время, напуганное призраком народных волнений, считалось актуальным. Сценарии сочиняли для советов и обкомов, театров, министерств и штабов. Молодые сотрудники защищали дипломы в высших школах охранки по методам добычи заложников из того или другого важного здания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101