! Вот из тебя, например, попади ты к немцам в плен.
Петухов потупился:
– Из меня, конечно...
– А у них в разведку слабаков набирают?..
– Что же делать? Отпустить фрицев? – не сдавался сержант.
Тасманов задумался. На лице его высветлились тонкие морщинки.
– Зачем отпустить, – сказал он через минуту, – проследить за ними. Если идут к нам, сообщим по рации домой – там встретят. Если возвращаются из поиска, то они-то нас и приведут к своему переднему краю. Так, сержант товарищ Петухов?
Все облегченно вздохнули. Что ни говори, а капитан Тасманов понимал толк в разведке.
* * *
Немцы возвращались из поиска. И было их пятеро. Четверо вышли из домика, посвечивая себе фонариком – глаза со свету не могли привыкнуть к темноте, – и Тасманов разглядел их во всех подробностях. На немцах были такие же масккомбинезоны, как и на советских разведчиках, их автоматы с откидными металлическими прикладами словно бы повторяли "шмайсеры" группы Тасманова. Встреться они ночью в лесу лицом к лицу – сразу бы и не разобрались, кто есть кто.
Фонарик погас, как только часовой, притаившийся за деревом, присоединился к группе. По сверкнувшему на мгновение серебряному позументу на петлице Тасманов выделил офицера.
Немцы пошли на запад, из чего Тасманов и заключил, что они возвращаются.
"Вот и поводырь нашелся, – думал капитан. – Не знаешь, с какой стороны удача привалит".
Тасманов и за десять орденов не согласился бы сейчас брать "языка". Один шанс из тысячи, что кто-нибудь из немцев скажет правду. Скорее всего, наплетут небылиц, и проверять эту ложь пошлют его же, Тасманова. В возникшей ситуации Тасманова радовало другое – теперь не нужно было вести поиск по нескольким возможным направлениям, для чего пришлось бы разбивать группу. Немцы должны вывести его людей к сердцу обороны, к штабу. Тогда можно подумать об "языке".
Тасманов вспомнил разговор с начальником штаба дивизии полковником Дробным.
"Ты уж, милый, уточни передок противника, наметь пути подхода, выясни по возможности, где у них артиллерия и сколько ее. Слепые мы сейчас, а слепым наступать, сам знаешь, сколько славянской крови прольется".
Эту манеру говорить с разведчиками ласково Дробный усвоил с начала войны, когда сам командовал разведротой. Он опекал Тасманова и его людей, ничего для них не жалел, потому что досконально знал их военную "профессию", понимал усталость и боль разведчиков, видел в их постоянном риске высшее предназначение солдата.
Сесть на "хвост" немецкой разведке капитан поручил Рыжикову, Кудре и Струткису. Двое первых ходили бесшумно, старшина к тому же хорошо видел в темноте, Струткис знал немецкий.
Тихон обрадовался приказу, как давеча днем, когда капитан назвал его фамилию. С того самого момента, как он увидел и услышал Тасманова, Кудря проникся к нему доверием и уважением. Чем-то напоминал капитан Кудре отца, угрюмого, неразговорчивого человека, проведшего в тайге всю жизнь.
Тихон и в разведку попросился потому, что еще в учебном батальоне был наслышан о подвигах Тасманова. И теперь, ощущая тугую кобуру трофейного парабеллума на бедре и тяжесть автомата на груди, Кудря был преисполнен той значительности и гордости, которая свойственна юности, когда вам восемнадцать лет и всякое опасное дело кажется легким и привлекательным.
– Разуемся, – сказал Рыжиков, присел и, ловко сняв немецкие бутсы, передал их Петухову.
Это была предосторожность, подсказанная трехлетним опытом "прогулок" по немецким тылам. Сколько придется пройти вот так по ледяной намокшей земле, никто из троих не знал, но они хотели исключить малейший риск и не считали противника наивным, необученным простаком.
– Если немцы остановятся, крикнешь два раза филином, – сказал Тасманов старшине на прощание. – Мы с Петуховым в ста метрах за вами.
Трое бесшумно растворились в темноте. Капитан подождал несколько минут, вскинул тючок с рацией за спину, велел сержанту сложить бутсы в мешок, и они неторопливо зашагали по незнакомому лесу, словно бывали здесь не раз и вот вернулись, чтобы осмотреть хозяйство, разоренное войной.
Пришла пора расслабиться, ибо потом, спустя час, а может быть, полтора, придет то самое, когда секунды бешено застучат в виски, сознание обострится и все будут решать мгновения.
Тасманов думал о том, как проскользнуть передний край немецкой дивизии.
В лесу чуть высветлилось. Темнота уже начинала свою извечную борьбу со светом. Она еще отгородится от наступающего утра туманом, будет прятаться в низинах и оврагах, но часы ее сочтены – день настанет, пасмурный, промозглый. До его наступления нужно успеть пройти сквозь немецкие посты и секреты.
Ухнул филин. Раз, другой. Тасманов остановился, положил руку на автомат. Петухов встал за дерево. Ждать пришлось недолго. Струткис возник из полутьмы внезапно сбоку.
– Товарищ капитан, немцы провели радиосеанс. Доложили, что возвращаются с "уловом". Запрашивали новый пароль и место прохода...
– И что же?
– Обер-лейтенант повторил пароль... то есть, я так думаю. Он сказал: "Вас понял – "штурмфогель". Место перехода – излучина реки..."
– Он что же, громко говорил, этот обер-лейтенант?
Тасманов спросил почти механически, думая о том, как воспользоваться почти невероятным случаем, когда знаешь вражеский пароль. Еще он думал об "улове" немецких разведчиков. "Улов" означал добытые сведения, данные о его, Тасманова, дивизии.
– Я слышал, потому что сидел рядом... – сказал Струткис.
– Вот как?.. – вскинулся капитан.
– Они сбились в круг, товарищ капитан, сели, – видимо, устали все-таки. Я и подсел с разрешения старшины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13