– А прикинусь-ка я глухой.
Кликнула Ивашку. Сидел он у берлоги и сам с собой в шашки играл.
– Сходи, сынок, принеси мне поесть чего-нибудь.
– Сама разве не можешь? – ответил, как всегда, Ивашка, а медведица приложила к уху ладонь и говорит:
– Ты вроде что-то сказал, сынок? Не расслышала я. Повтори.
Это Ивашке не тяжело, повторил он:
– Сама разве не можешь поесть себе принести чего-нибудь?
И опять медведица ладонь к уху приставила:
– Ах, батюшки, вот вижу: шевелятся у тебя губы, говоришь ты мне что-то, а что – понять не могу. Совсем туга на ухо стала, глухота меня одолела. Ты мне погромче кричи, сынок. Не слышу я.
И заорал Ивашка изо всей мочи:
– Сама разве не можешь на ужин себе принести чего-нибудь?
И покатилось по роще эхо, от дерева к дереву, от полянки к полянке: «Сама разве не можешь…» И сказала медведица Авдотья:
– Вот теперь хорошо. Теперь не только я, все услышали, что ты меня, старую, кормить не хочешь. Придут сейчас медведь Спиридон с медведем Лаврентием и поговорят с тобой.
А Ивашка знает, как медведи разговаривают: по-медвежьи, один возьмет за одно ухо, другой – за другое. И кто кого перетянет. Вскочил он и побежал в чащу. Немного погодя улей принес.
Поела медведица меду, попить ей захотелось. Кликнула она Ивашку:
– Сходи, сынок, к речке, принеси мне воды.
А у Ивашки, как всегда, ответ готов:
– Сама разве не можешь?
Приставила медведица ладонь к уху:
– Ты вроде что-то сказал, сынок? Повтори, не разобрала я.
– Сама, говорю, разве не можешь за водой сходить?
– Ну что ты будешь делать, – сокрушалась медве дица, – вот вижу: говоришь ты мне что-то, шевелятся у тебя губы, а что – никак понять не могу. Темно в голове, ну ничего не слышу. Ты мне погромче крикни, сынок.
И заорал Ивашка изо всей мочи:
– Сама разве не можешь за водой сходить!
И покатилось по роще эхо, от дерева к дереву, от полянки к полянке: «Сама разве не можешь…» И сказала медведица Авдотья:
– Вот теперь хорошо. Теперь не только я, все слышат, что ты мне, старой, воды ленишься принести. И вот сейчас придут медведь Спиридон с медведем Лаврентием и поговорят с тобой.
Вскочил он поскорее, за ведро и – к речке.
Так и пошло с той поры: станет медведица посылать куда Ивашку, начнет он отказываться, она сейчас же ладонь к уху:
– Глухота меня, сынок, одолела. Ты мне погромче кричи, чтобы не только я и другие слышали, как ты мать свою старую слушаешься. Придут тогда медведь Спиридон с медведем Лаврентием и поговорят с тобой.
Скажет она так, и бежит Ивашка, куда мать посылает, потому что он знает, как медведи разговаривают.
Поговорили они один раз с ним, а он потом с неделю к ушам притронуться не мог».
Вот какую сказку рассказала тогда черепаха Кири-Бум у сосны с кривым сучком. О ней она и напомнила ему теперь.
– Да, – говорил Ивашка и подкладывал черепахе малиновое варенье на блюдечко, – нелегко было матери со мной, я теперь понимаю это. И кто знает, сумела бы она со мной справиться, если бы вы все не помогли ей: медведи – силой, ты – сказками. Ох, ты и пробирала меня ими, вспомнить страшно.
Заячий плетень

Ивашка с черепахой уже ложились спать, когда в окошко постучали.
– Кто там? – спросил Ивашка.
Из-за окошка отозвались:
– Пусть Кири-Бум выйдет.
Вышла черепаха.
– Кто это тут спрашивает меня?
– Я, – вышел из темноты заяц. – Слышал я, завтра ты будешь рассказывать у березы последнюю сказку. Расскажи обо мне ее.
– Я уже рассказывала о зайцах.
– Ты вообще о зайцах рассказывала, а я не такой, как все.
– Чем же ты отличаешься?
– Я особенный: усы у меня рыжие. И сказка обо мне особая должна быть. Но почему бы, например, вот такую сказку не рассказать про меня?
Заяц подкрутил рыжие усы, подбоченился и начал бодрым голосом:
«Встретил медведь Зайца на полянке и говорит:
– Ты, оказывается, – вор. Жаловался мне Енот, что ты у него репку поворовываешь.
Сложил Заяц лапки на груди, попросил:
– Прости, Михайло Иваныч.
Поглядел на него медведь строго и говорит:
– Но ты, оказывается, не только вор, но и обидчик. Жаловалась мне Лиса: умывалась она у речки, а ты подкрался сзади и толкнул ее в воду.
И опять Заяц лапки на груди сложил:
– Прости, Михайло Иваныч.
И тогда загремел медведь на всю рощу могучим голосищем:
– Но ты, оказывается, не только вор, обидчик, но и грабитель. Жаловался мне волк: нес он барана по просеке, а ты остановил его с дубиной и отнял.
И пролепетал Заяц чуть слышно:
– Прости, Михайло Иваныч.
И не сдержался тут медведь, говорит:
– Эх, ты! Ну за что ты у меня прощение просишь? Я же тебя черню, поклеп возвожу на тебя, а ты мне «прости» говоришь.
И заиграли у Зайца озорные огоньки в глазах.
– А я и сейчас говорю: прости, Михайло Иваныч, что я не такой большой, как ты. Был бы я сильным, ахнул бы тебе по горбу, чтобы не шутил так зло над зайцами.
Сказал, прыгнул за куст и был таков».
Кончил заяц рассказывать сказку, подбоченился еще круче и спрашивает у черепахи:
– И ты думаешь, кто этот заяц был? Я!
– А откуда это видно?
– А тут не глядеть, соображать надо. Кто еще из зайцев, кроме меня, может сказать такое медведю? Никто.
И черепаха с ним согласилась:
– Верно, никто. Даже – ты… Нет, эту сказку я рассказывать не буду: не моя она. Я лучше расскажу свою. Хочешь послушать?
– Еще бы! Кому же это о себе сказку не хочется по слушать.
Черепаха присела на порог Ивашкиной берлоги и, пряча в глазах лукавую улыбку, повела рассказ свой:
«Построил себе Заяц дом и решил огородить плетнем его, да повыше решил плетень поставить, чтобы никто не видел, что у него во дворе делается.
И представилось Зайцу: выплел он плетень высокий, высокий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32