сесть в кресло он не мог — мешали крылья. — Я ведь ангел, не так ли?— Я не могу быть судьей в таком сложном богословском вопросе, но внешнее сходство, бесспорно, есть. Я даже готов в принципе согласиться с теорией вашего врача о критической массе добра. Но что я могу сделать для вас практически, сын мой?— Примите меня на должность ангела, — сказал Гарвей.Епископ поперхнулся.— А что вы будете делать? — спросил он, наконец прокашлявшись.— Я не знаю, что делают ангелы. Это должна решить церковь, а не я.Епископ склонился над столом.— Сын мой, если церковь, начнет заниматься всякими физическими аномалиями, у нас не останется времени ни на что другое. Вы, разумеется, являетесь исключением, но слишком старомодным, я бы сказал, средневековым.— Но вы можете меня как-то приспособить, использовать?— Повторяю, это вне моей компетенции, однако я не вижу, чем вы можете быть полезны церкви, и наоборот, чем церковь может быть полезной вам. Было время, когда церковь нуждалась в чудесах, но то было в средние века, в темную эпоху неграмотности и суеверий.— А сейчас чудеса разве не нужны? — настаивал Гарвей.— Сегодняшняя церковь — просвященная церковь. Она так же далека от средневековья, как современные вычислительные машины от древних счетов с деревянными шариками. Церковь нуждается в дельцах, уверенных и хладнокровных, которые отличают вексель от акции, умеют изыскивать фонды… короче, умеют пользоваться всеми средствами массовой информация для распространения современной религии.— Вы хотите сказать…— …что в современной церкви просто нет места для средневековых пережитков вроде вас.Гарвей помолчал. Затем сказал со вздохом:— Если так, ничего не поделаешь. А мне казалось, что это хорошая мысль.Епископ обогнул стол и отечески потрепал Гарвея по плечу.— Вы что-нибудь придумаете, сын мой. Надо уметь извлекать пользу даже из неудач. Когда жизнь подсовывает вам лимон, превращайте его в лимонад! Именно так мы и делаем ежедневно в лоне церкви.— Благодарю вас, что приняли меня, — сказал Гарвей в смятении чувств. — И… прощайте!— Прощай, сын мой, — не сморгнув ответил епископ деловито. — И да благословит тебя господь! * * * Сэм Крюбел закончил скептический осмотр крыльев Гарвея.— Они и вправду настоящие. Ну так чего вы хотите?— Работы, — ответил Гарвей. — Люди наверняка будут щедро платить, чтобы посмотреть на крылатого человека.— В ярмарочных балаганах — возможно. Но у меня первоклассное агентство. Я не занимаюсь ярмарочными аттракционами.— Но ведь есть еще телевидение. И ночные кабаре. И кино.— Послушайте, — терпеливо начал Крюбел, — единственное, что у вас есть, — это крылья. Для номера этого недостаточно. Два—три представления, и все. Единственное место, где вы можете получить постоянную работу, — это ярмарочный балаган.Гарвей задумался.— Этого я не сообразил. Значит, мне нужен свой номер. Как мне его придумать?Крюбел распахнул дверь в соседний обширный зал с гимнастическими кольцами и зеркалами на стенах.— Вот, — сказал он, — здесь достаточно места для полета. Потому, что вы ведь летаете, не так ли?— У меня нет опыта, — с сожалением пробормотал Гарвей. — В моей квартире слишком тесно, а на улице я стесняюсь…— Здесь вам ничто не мешает. И смотреть на вас будем только мы трое.— Как это трое? — удивился Гарвей.Он оглядел зал и только сейчас увидел маленькую коренастую женщину, которая сидела рядом с таким же маленьким коренастым мужчиной на металлической скамье у стенки. Они ждали приема у Крюбела, но теперь с интересом уставились на Гарвея.— Не смущайтесь, — подбодрил, его Крюбел, — это всего лишь акробаты… Итак, летайте, летайте! — проговорил он нетерпеливо.Гарвей снял пиджак, рубашку, отошел в дальний угол тренировочного зада. Он распростер своя великолепные крылья и начал разбег. Стараясь координировать движения крыльев и ног, он добежал почти до противоположной стены, прежде чем поднялся на воздух. Неловко развернувшись, чтобы не удариться о зеркала, он воспарил к потолку.— Для начала не очень-то, — заметил Крюбел. — Что еще вы умеете?— Право, не знаю…— Может, мертвую петлю?— О, знаете, у меня, кажется, боязнь высоты…— Еще нелегче! Если вам больше нечего показать, спускайтесь.Гарвей сдвинул ноги для приземления. Скорость его была меньше пятнадцати километров в час, но он не рассчитал пробег и врезался в закрытую дверь. Сложив крылья, он вернулся к своей одежде, как побитый.— Плачевное зрелище, — буркнул Крюбел и открыл дверь, об которую Гарвей расквасил нос. — Приходите ко мне, когда у вас действительно будет что показать.— Что, например? — вскричал Гарвей. Крюбел замер, держась за ручку двери.— Я продаю номера. Я их не изобретаю!Гарвей заметил, что акробаты одобрительно закивали.— Хорошо, я подумаю дома над своими возможностями.— В запасе у вас всегда есть ярмарка. Желаю вам всяческой удачи.— Благодарю за прием, — сказал Гарвей.— Не за что. — Крюбея прикрыл за собой дверь, но тотчас отворил ее, чтобы коротко бросить акробатам: — Сожалею, Ламбино, но для вас у меня ничего нет.Они что-то вежливо пробормотали и вышли.Гарвей надел задом наперед рубашку, пиджак, рассеянно дошел до лифта. Он и представить себе не мог, какой номер ему изобрести. * * * Когда Гарвей вставил ключ в скважину, кто-то тронул его за локоть. Он оглянулся. Мужчина и женщина, оба маленькие и коренастые, стояли рядом, бормоча вежливые слова.— Мы шли за вами, — объяснил мистер Ламбино.— Это было нетрудно, — извинилась миссис Ламбино.— Мы хотели бы поговорить насчет вашего номера.— Вы очень любезны, — сказал Гарвей. — Входите.Когда они сели, слегка смущенные, мистер Ламбино объяснил:
1 2 3