Но лишь потому, что он и не ставил перед собой такой цели. А стихотворения у него ничуть не хуже тех, что печатаются в книгах. К тому же он хорошо знает аруз – классическую арабо-персидскую систему стихосложения. Его никак не отнесешь к разряду обычных сочинителей баитов…
Почему бы в таком случае Габдулле не сделаться самому поэтом? Надо бы только освоить аруз.
Сохранилось свидетельство Мутыигуллы: «В те годы (в 1902–1903 гг. – И. Н.)в нашем медресе, – писал он, – прожил зиму и лето один шакирд, турок, по имени Абдал Вели, который, как выяснилось, был поэтом. Тукаев за несколько лет до этого занимался у меня по арабскому учебнику стихосложения. Раздел о рифмах он пропустил, его интересовал лишь аруз. Так он усвоил десять-пятнадцать размеров арабского стиха и их вариантов и овладел основами стихосложения».
Габдулла стал интересоваться арузом после знакомства с Мирхайдаром Чулпаныем и по его совету занимался весьма старательно. В 1905 году Тукай писал:
О аруз, вдохновения вечный источник,
Сколько строк я сложил, вдохновленный тобой.
Упомянутый Мутыйгуллой Абдал Вели Эмруллах был студентом Стамбульского университета. Он участвовал в начавшемся тогда движении против кровавого султана Абдулла-Хамида II и бежал за границу, спасаясь от ареста. В Россию попал он скорее всего по совету Камиля Мутыйги, которого встретил в Стамбуле. Абдал Вели был на несколько лет старше Габдуллы, выше его ростом и крепче сложением. Оба они презирали прозу жизни, оба любили литературу и поэтому быстро нашли общий язык, подружились и в конце концов стали побратимами. «Габдулла-эфенди рассказывал об этом шакирде, как о своем самом лучшем друге тех времен, – пишет Г. Кариев. – Они провели вместе целое лето. Пели, гуляли, и хотя подчас бывали голодны, но чувствовали себя счастливыми».
Но наступила осень, и их свободе пришел конец. Безграмотные, невежественные шакирды смотрели на Абдала Вели косо, задирали его, старались как могли отравить ему жизнь дикими «шутками». А друзья Тукая недолюбливали его из ревности. С чего, дескать, этот Габдулла и некоторые другие шакирды увлеклись каким-то пришлым турком и повернулись спиной к своим товарищам?
Если бы не Габдулла и несколько его близких друзей, вряд ли Абдал Вели смог вообще остаться в медресе. Габдулла поддерживал его и морально и материально. И сам за этот год немало узнал от своего нового друга. Тот рассказывал ему о турецкой литературе, ее истории, познакомил с произведениями писателей и поэтов.
Абдал Вели, разумеется, читал своему юному другу и собственные стихи, которые Габдулла то ли по памяти, то ли по записям не раз повторял Кариеву.
И все же решающую роль в судьбе Габдуллы как поэта сыграли не Мирхайдар Чулпаный и не Абдал Вели. Эта честь принадлежит в первую очередь Камилю Мутыгыю Тухватуллину.
Первый ребенок в семье ученого хазрета, Камиль рос баловнем, окруженным всеобщим вниманием. Учиться он начал в медресе отца. «Сын видного хазрета, – пишет К. Мутыгый, – я был для шакирдов достойным всяческого уважения махдумом. Поэтому они относились ко мне с почтением».
Мутыгый учился в медресе до шестнадцати лет. Каковы были его успехи, нам неизвестно. Можно лишь предполагать, что ученье давалось ему легко. И неудивительно: он пришел в медресе с солидной подготовкой, ко всему тому, что говорил учитель, прибавлялось слышанное дома от отца. Но легко доставшиеся знания обычно бывают непрочными. Бросается в глаза одно существенное отличие между отношением к науке Габдуллы и Камиля. Первый не обращает особого внимания на форму, а старается вникнуть в суть. Второй придает значение не столько содержанию, сколько форме, берет не глубиной, а широтой.
Настало время, когда Камиль, его мать, а может быть, и сам Мутыйгулла пришли к выводу, что Уральское медресе для него узковато. Отец отдавал предпочтение Кышкарскому медресе, где учился сам, но остабике воспротивилась: «Нет уж, мой сын не тебе чета. Он родился не в доме деревенского муллы. Пусть учится в большом городе».
Они проводили Камиля в Казань, в медресе Касыйма-хазрета.
Через год Камиль вернулся в Уральск. Женился. Еще год занимался в медресе отца, потом отправился в Стамбул, затем в Египет, где поступил в университет «Аль-Азхар» в Каире.
Вернулся он из Египта в зеленом чапане. Под чаданом носил фрак с двумя хвостами, как у ласточки, и белый жилет, на голове – красную феску, на ногах – заграничные черные штиблеты. Ходил важно, чуть откинувшись назад. Да и как ему было не важничать? Камилю не исполнилось еще двадцати, а он уже преподавал старшим шакирдам предметы, которые до этого вел сам мударрис. И какие предметы! Логику! Мусульманское право! Толкование Корана! Хадисы! Трудно сказать, глубоко ли разбирался он в этих материях и довольны ли были его уроками шакирды, но Камиль был упоен собой и всячески старался продемонстрировать свою ученость. Почему-то он особенно гордился умением читать Коран на египетский лад. Просто влюблен был в свой голос. Иногда даже поднимался на минарет вместо муэдзина и совершал азан.
Импозантной внешностью, умением держаться и рассказами о дальних странах он произвел сильное впечатление на шестнадцатилетнего Габдуллу, который постарался сблизиться с ним. «В это время, – пишет Мутыгый, – Тукаев стал моим самым любимым учеником и питал ко мне большое уважение».
В Мутыгые будущего поэта привлекало также его стремление к новому, энергия, увлеченность. Правда, увлечения Камиля были недолговечны, на смену одному тут же приходило другое. Но каждый раз они захватывали его целиком, из него так и брызжет энергия, которой он заражает других.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83