Петрограф по специальности, он не мог в полной мере оценить научного значения работ Ковалевского, но сознавал, сколько подвижнического труда вложено в эти объемистые монографии. Последняя из них – об ископаемом предке жвачных гелокусе и инадаптивной форме свиней энтелодоне – только что вышла из печати, и Иностранцев представил ее, а также магистерскую диссертацию Ковалевского на премию Минералогического общества. Вместе с профессором Меллером он отрецензировал обе работы и запросил о них мнение Рютимейера, приславшего очень лестный для Владимира Онуфриевича отзыв. Премию присудили Ковалевскому единогласно. Как, впрочем, и профессору Роговичу, представившему добросовестное, но чисто описательное исследование ископаемых рыб Киевского третичного бассейна. (Поэтому сумму премии разделили пополам.) Словом, Иностранцев делал для Ковалевского гораздо больше того, что можно было от него ожидать.
Но именно по этой причине Владимир Онуфриевич, памятуя давнее предупреждение Мечникова, стал опасаться придирок на предстоящем экзамене со стороны доцента Ерофеева, минералога по специальности, тем более что именно минералогией Ковалевский почти не занимался и понимал, что на этом предмете его действительно несложно «обрезать».
Правда, Менделеев уверял, что Ерофеев и Иностранцев вовсе не враждебные друг другу, а так, «не в очень хороших отношениях». Да и сам Ерофеев не выказывал никакой неприязни. Он не раз бывал у Ковалевских и пригласил Владимира Онуфриевича заниматься в своем кабинете. Но обжегшийся на молоке дует на воду, и Владимир Онуфриевич готовился к самому худшему. Да Ерофеев и предупредил, что будет спрашивать «по всей строгости». «Вообще впечатление Петербург произвел на меня самое тяжелое, – писал Ковалевский брату. – Никто моих работ не понимает и не может даже читать, так что я не встречаю ни одной души, и все точно сговорились требовать со специалиста по палеонтологии физику, минералогию, петрографию и т. д., не обращая ни малейшего внимания на то, есть ли у него хорошие работы или нет».
Только к декабрю с экзаменом было покончено. Ковалевский хотел тотчас же защищать диссертацию, чтобы с весеннего семестра начать приват-доцентский курс палеонтологии позвоночных. Но университетское начальство откладывало защиту. Сначала он думал управиться до рождества; потом надеялся на начало, потом на конец января… Правда, пока тянулась эта канитель, он успел завершить и сдать в печать начатую еще за границей большую статью «О пресноводных отложениях мелового периода» – чуть ли не первую из задуманных и последнюю из осуществленных им научных работ.
Только в марте 1875 года состоялся диспут. Он длился три с половиной часа, но не представлял собой, по мнению Ковалевского, ничего интересного. «Споров было мало и только одни любезности», – написал он брату.
Следствием диспута стал, однако, диплом, в котором значилось, что «г.Ковалевскому представляются все права и преимущества, законами Российской империи со степенью магистра соединяемые».
Наконец-то свершилось то, с чего обычно ученый начинал свою карьеру. Владимир Ковалевский не подозревал, что его научная карьера уже закончилась.
4
За время пятилетнего отсутствия Владимира Онуфриевича Евдокимов продал массу его книг и выплатил множество долгов. Неожиданно всплыли еще два старых векселя – на небольшие, впрочем, суммы. Их удалось погасить полученной половиной премии (250 рублей). Но на Владимире Онуфриевиче лежал еще большой долг – в 10 тысяч рублей – банку, тот самый, за уплату которого поручился его тесть. И очень запутанными стали его отношения с магазином Черкесова.
Дела магазина, выросшего в большое предприятие с отделениями в Москве, Одессе и других городах, шли скверно: «идейная» направленность не могла не сказываться пагубным образом на коммерческой стороне. Замотанный и задерганный Евдокимов крутился как белка в колесе. Владимир Онуфриевич долго не мог засадить его за сведение их счетов. Наконец взялись за самое легкое: за то, что еще осталось непроданным и лежало в кладовой. И выяснили, что Ковалевскому принадлежат книги на 30 тысяч рублей. Владимир Онуфриевич никак не ожидал, что обладает таким богатством!
«Подобный результат даже очень приободрил нас», – сообщил он брату. И прибавил: «Я думаю, а Софа настаивает на том, чтобы не бросать совсем изданий, а издавать время от времени, если подвернется хорошая и верная книга». Он уверял, что теперь, «проученный опытом», будет «и осторожнее, и расчетливее, и аккуратнее». Почему, в самом деле, не издавать по две-три «верных» книги в год – до тех пор, конечно, пока он не получит доцентуры в университете?
Но штатной должности не предвиделось. Даже скромное место консерватора при зоологическом кабинете Академии наук, на которое появились кое-какие надежды, могло достаться Владимиру Онуфриевичу только в будущем.
Так возникла у Ковалевских роковая по своим последствиям идея – совмещать служение науке со служением «маммоне», как выражалась Софья Васильевна.
5
Первое издание само плыло в руки.
Это были пятый и шестой тома Брема. Уезжая за границу, Владимир Онуфриевич поручил выпустить их Евдокимову, но тот так и не справился с ними. Перевод он заказал случайным людям, выполнили они его скверно, и, не зная, как теперь поступить, Евдокимов с радостью возвратил незнакомое ему дело Владимиру Онуфриевичу. Игра заведомо стоила свеч. Можно было не сомневаться, что издание разойдется не меньше чем в шести тысячах экземпляров: тот, кто имел первые четыре тома, очевидно, захочет иметь и последние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119