Когда стемнело, пришедшие за ним ребята нашли его мертвым. Днем, видно было, грыз землю, так измучился от жажды. Хорошо, что Федор не на жаре, но все же… Как спасать его дальше, она не знала. Куда податься из этого леса, в какую сторону? Наверно, поблизости есть какая-нибудь деревня, но можно ли им соваться в незнакомое место? Уже сунулись прошлой ночью… Будто предчувствуя скверное, Зина не хотела туда заходить, но усадьба, показалось, на отшибе, у самого леса. Вроде и не в деревне даже. Ночью прошел небольшой дождик, они немного промокли на лесной дороге. А главное — так заманчиво было часок-другой отдохнуть на свежем сене. Почти наедине. Два его ординарца — Казаченок и Раецкий должны были по очереди караулить снаружи. Но не укараулили. Раецкого убили сразу, как только он выскочил из ворот, — ткнулся головой в траву и затих. А куда девался Казаченок, они и не заметили. Наверно, и она бы осталась там, если бы не Федор. Не сразу проснувшись, не успела выскочить за ним, когда тот скатился с сена. Она замешкалась, и к ней уже подбирался полицай, все тот же бугай в пилотке, пытаясь схватить за ногу. Но Федор выпустил очередь, и полицай бросился из пуни. Оба они тоже уже выскочили, но не успели отбежать к кустам, Федор свалился с пулей в ноге. И она остановилась.
Тогда он спас ее, а потом? Но что — потом? По существу спас и в другой раз. Или нет — другой раз погубил, отдал полицаю. Наверное, так. А может, все же и не так? Как все это неясно и запутанно. Теперь и не понять даже…
Она любила его давно, с тех пор, как он стал командиром отряда и перебрался из Староселья в Белыничскую пущу. Она работала в отряде с фельдшером Матузенком, подсобляя тому, как санинструктор в армии. Матузенок бьл человек в годах и в отношениях с ней никогда не позволял себе лишнего — все всерьез, сухо и просто. Но Матузенка убили при переходе железной дороги под Зябками, и его санитарная сумка перешла к Саманкину, ставшему ее новым начальником. Этот выглядел гораздо моложе прежнего и был совсем другой нравом — насмешник и приставала. Все норовил шлепнуть ее по заду или ухватить спереди, ей было стыдно перед ребятами. Однажды она попросила перевести ее во взвод подрывников, но командир Федор лишь рассмеялся — какой, мол, из тебя подрывник, еще сама себя подорвешь. И приказал перейти в резерв, — на ночь перебраться в его шалаш. А там видно будет.
Она и перебралась. Только не на ночь или две, а на все три месяца.
Вообще он был хороший, их командир Федор. Не такой, как всегда чем-то недовольный Матузенок или приставала Саманкин. Недели две с того дня, как она поселилась в его шалаше, он ни словом, ни пальцем не тронул ее. Она старалась как можно меньше там находиться — попозже придти, когда командир уже спал, и утром пораньше вскочить на ноги. Весь день проводила с ребятами, если те не ходили на задания. В то время, еще до блокады, задания были не очень опасные — преимущественно продуктовые заготовки. Приходили ночью в деревню, выводили из хлева корову или двух сразу. А то забирали кожухи, сапоги — обувь же у всех разваливалась. У кого брать, подсказывали свои люди в каждой деревне. Они же рассказывали, у кого гналась самогонка, — брали и самогон. А то расстреливали старост — деревенских дедков. Позовут из хаты, заведут за гумно и стрельнут. Чтоб другие боялись. А если у кого полицай в семье, так тем достанется. Самого полицая, конечно, не поймать, тот в гарнизоне, зато родители, сестры — дома. У этих забирали все под метлу: скотину, одежду, хлеб. Нередко сжигали и хаты. Посмотришь ночью — если за лесом полыхает, все уже знают: это ребята мстят немецко-фашистским захватчикам.
Так продолжалось до весны, когда их отряд перебрался под Езовно, к большому болоту. Кажется, там имели намерение пробыть дольше, оборудовали землянки. Прежде всего для начальства и штабную. Командирскую и вовсе неплохо, обшили тесом, смастерили кровати — для комиссара и командира. На одной из них и свершился ее неписаный брак с командиром, с ее Федором. Эх, Федор, Федор, любимый Федор Иванович!.. Зачем же ты так?
А что ж — лучше качаться в местечке на одной перекладине рядом? Разве что — рядом, в том и все утешение. А так вот — спаслись.
Но как спаслись? И зачем спаслись?
Зина в отчаянии упала на траву под кустом орешника и заплакала. Плакала беззвучно, давясь безысходностью и горем, не зная, как пережить случившееся. Плач накатился внезапно, вроде внезапно и прекратился, она приходила в себя. Ладонями вытерла мокрые щеки и села. Что было делать?
И тут она услышала голос — вроде бы кого-то звали, вроде женщина, что ли? Сначала испугалась, потом подумала: а вдруг? Женщина — не мужчина, в такое время на женщину больше надежды. Вдруг поможет.
Но нет — голоса скоро смолкли, воцарилась тишина. Впереди перед ней откуда-то появилась пара бабочек — красивых лесных созданий с двумя фиолетовыми глазками на распростертых крылышках. Когда-то в школьные годы брат отлавливал таких на лугу, собирал коллекцию, и она с ним ругалась. Ей было жаль этих эфемерных лесных созданий, проткнутых на картонке булавками. Шустро порхая между деревьев, бабочки словно указывали ей путь, и Зина пошла за ними, прислушиваясь.
Кажется, она слишком долго пробиралась в зарослях мелколесья — ольшаник, кусты лозняка, молодой березняк. Перелезла через поросли буйной, с махрами крапивы, обстрекала ноги. Завалы сухого хвороста на старой вырубке обошла стороной, хотя обходить пришлось далеко. В неглубоком овражке между камней вдруг обнаружила ручеек. Едва заметная в траве, тихонько журчала прерывистая струйка воды. Зина обрадованно присела возле, окунула руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10