Потом я постепенно пришла в себя, услышав лютню молодого шваба, который, как мы и условились, тихо и как-то загадочно запел ту странную величественную песню. Он предшествовал нашей маленькой процессии, двинувшейся в направлении сада. Так же бесшумно, как и пришли, мы медленно направились на террасу и дальше, в ночной сад. Я чувствовала влагу росы на своих легких туфельках и волосах, чувствовала дыхание земли и аромат спящих кустов, тени которых обесцветили наши светлые платья и сделали наши фигуры прозрачными и бесплотными. Еще миг – и мы растворились во мраке, словно нас поглотила земля. Только голос молодого шваба еще некоторое время парил над тихим садом, все удаляясь и вновь и вновь повторяя странные слова: «А уходя, мой друг, не ухожу».
Он словно хотел еще и еще раз уверить меня в спасительном превращении этих строк…
Переодеваясь в своей комнате, я услышала первые звуки танцевальной музыки. Я торопливо набросила на плечи плащ и поспешила вниз по лестнице, мимо раскрытых настежь дверей салона, где как раз в эту секунду в танце мимо пролетала Зайдэ в объятиях Энцио, – должно быть, он, как распорядитель бала, должен был открыть его вместе с виновницей торжества. Это был один из тех резких новомодных танцев, которые он так ненавидел. Он и сейчас не скрывал своего отвращения: он так неистово вел свою партнершу, словно хотел сбросить ее в пропасть. Она же, напротив, улыбалась, тяжело дыша от непривычных усилий, придававших ее лицу выражение какой-то старческой усталости и в то же время безрассудности. Я отвернулась и поспешила дальше. Мне удалось незаметно пробраться на террасу, но там обосновалась компания пожилых господ с сигарами и бокалами в руках. Когда я попыталась проскользнуть мимо, от одной из маленьких групп отделилась фигура моего опекуна.
– А вот и наша маленькая Марианна фон Виллемер! – воскликнул он, явно обрадовавшись моему появлению. – Господа, прошу меня извинить: я вынужден покинуть вас на минутку, чтобы выразить фройляйн свое восхищение прекрасной декламацией.
Он пожал мне руку и пошел вместе со мной вниз по каменной лестнице.
– Я вас непременно провожу, – сказал он, когда мы миновали калитку. – Не могу же я допустить, чтобы вы покидали мой дом в одиночестве.
Мы медленно шли по хорошо знакомой улице вдоль Неккара, в сторону Старого моста. Ночь была безлунной, но тем ярче светили звезды на небе, к которому тянулась своей вершиной мерцающая пирамида огней ночного города.
– Видите, вот и ваша «рождественская елка» – горит себе, как и в первый ваш вечер в Гейдельберге, – сказал он, словно желая утешить меня, все ведь осталось так же, как тогда, и между нами тоже ничего не изменилось.
Потом он совершенно непринужденно заговорил о вчерашних событиях, ни на чем конкретно не останавливаясь. Он говорил, что, разумеется, обдумывал вопрос, следует ли ему, несмотря на случившееся, все же настоять на том, чтобы я осталась в его доме. Но в конце концов решил, что, во-первых, это ничего бы не изменило, а во-вторых, мое дальнейшее пребывание в его доме вряд ли доставило бы мне удовольствие, – он даже убежден, что ничего, кроме неприятностей, оно бы мне не принесло.
Я ответила, что и я того же мнения. Я сказала это совершенно спокойно: он вернул мне прежнее чувство непринужденности. Бессущностная пустота теряла в его присутствии свою силу – все вдруг словно обрело другую направленность, преобразилось, как во время нашего спектакля. Ему еще нужно кое-что обсудить со мной, продолжал он между тем. Прежде всего – материальную сторону, о которой я, вероятно, еще совсем не думала, ибо, насколько он меня знает, я принадлежу скорее к евангельским птицам небесным или полевым лилиям, которые не сеют, не жнут, не собирают в житницы. С материальной точки зрения – он имел в виду мое растаявшее в результате инфляции состояние – он находит предложение моего жениха воспользоваться гостеприимством его матери вполне разумным. И все же он полагает, что будет и в самом деле лучше, если я обрету собственное внешнее жизненное пространство – как предпосылку моего внутреннего жизненного пространства, которое, судя по всему, еще станет предметом ожесточенной борьбы. Заботясь о моей полной материальной независимости, он действует в соответствии с волей моего покойного отца и уже предпринял необходимые шаги в этом направлении. Что касается остального, то я непременно должна дать ему знать, если мне понадобится помощь или совет, а когда начнется следующий семестр, мы сможем видеться в университете…
Здесь я должна признаться, что, в силу своей принадлежности к «птицам небесным» и «полевым лилиям», я тогда недооценила великодушие своего опекуна. Зато, воспользовавшись случаем, я еще раз горячо поблагодарила его за все, чему он меня научил, и за помощь, которую он мне так часто оказывал.
Он ласково ответил:
– Да, да, я знаю, что вы кое-чему у меня научились, но, поверьте, это совсем нетрудно – учить такое юное и открытое существо, как вы. Вы воспринимаете все, что вам дают, с такой любовью, с такой бесконечной любовью!.. – Его голос при этом потеплел. – Что же касается помощи, то я, в сущности, ничем не мог вам помочь, ибо у меня есть всего лишь отзвук, эхо, всего лишь закат того, что вам и в самом деле помогает, как мы это с вами уже выяснили. Вы совершенно справедливо спросили меня: долго ли может продлиться закат?
Он произнес это спокойно, почти весело, и все же мне вдруг вспомнился его странно изменившийся взгляд тогда, на берегу Неккара, когда глаза его как будто сузились или затуманились бледной тенью какого-то дневного призрака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95