Первый способ всем понятен, второй же для большинства людей остается непостижим. Даже богоревнивые христиане – и может быть, именно они в первую очередь – отнесутся к нему с осуждением. И так, без сомнения, и должно быть: остерегайтесь когда-либо подвергать критике этот факт, особенно если Вам говорит о нем кто-либо из слуг Божиих. Церковь знает, что делает, положитесь на ее многовековую мудрость! Ибо лишь немногим по плечу этот сверхъестественный способ – в сущности, он по плечу лишь самой Божественной милости. Для человека этот способ всегда связан с предельной опасностью – опасностью поражения; именно эта опасность и есть великий и последний подвиг верующего. Но является ли поражение на самом деле опасностью для христианина? Не будем забывать, что Христос одержал победу лишь за чертой смерти, за гробом, что именно смерть была ценой Его триумфа! Кто сможет победить того, чья победа предполагает поражение? Поэтому будьте тверды в своем решении: сохраните верность Вашему неверующему избраннику! Не покидайте его в его темноте, не покидайте его несмотря ни на что! Сознательно разделите с ним его тьму, и он неосознанно разделит с Вами Ваш свет, ибо если Вы, любящая Бога, останетесь с ним, значит, с ним останется и любовь к Богу – станьте в Вашей любви к Богу последней связующей нитью между ним и Богом!»
Я вновь и вновь перечитывала эти строки, словно прижимая каждое слово к сердцу. Ведь в них слышались слова двух ангелов, с самого начала давшие нашему союзу с Энцио некий непреложный закон, а ныне вознесенные на высоту ужасающе безусловного требования. Я не стала говорить себе, что отец Анжело еще ничего не знает о последних событиях и что его слова относятся лишь к моему решению остаться невестой Энцио, – я восприняла их как незыблемый завет. Я не могла воспринять их иначе. Но, Бог мне свидетель, с моего последнего разговора с Энцио всякое страстное и даже нежное влечение к нему во мне исчезло без следа: все мечты о счастье и блаженстве рядом с ним облетели пожухлыми листьями с древа моей жизни, погибли от ужаса чудовищного обвинения: «Если уж ты веришь в демонов – то подумай хотя бы о том, кому я обязан тем, что оказался в их власти!» А ведь именно это обвинение и было демонией! Он прибегнул к Божественному, чтобы оторвать меня от требований Божественного. Но ведь подобно тому, как при упомянутом в Евангелии изгнании сатаны силою Веельзевула, князя бесовского, все же остается сатана, то и при изгнании Божественного силою Божественного тоже остается Божественное. И тут мое «я» претерпело мгновенное превращение. Никаких переходов не было, во мне словно вдруг беззвучно распалась некая стена, считавшаяся до того нерушимой, – я вовсе не решалась , я просто вдруг почувствовала себя исполненной решимости.
Однако я тогда еще не знала, что мне, собственно, предстоит, так как в свое время спрашивала декана лишь об уставе Церкви, но не о том, что ожидает нарушившего этот устав. Мысль об этом очень беспокоила меня. Но неужели же это было возможно, чтобы между мной и горячо любимой мною Церковью могло возникнуть противоречие? Неужели она, вознамерившаяся спасти все души, неверно истолкует мое намерение? Я сочла своим долгом спросить ее об этом. Охотнее всего я бы вновь доверилась отцу Анжело, но ответ его пришел бы слишком поздно. Не то чтобы я опасалась смерти своей свекрови – она странным образом чувствовала себя лучше после той ужасной сцены, как будто это был всего-навсего кризис, который благополучно миновал; мне не давал покоя страх за Энцио! При этом я чувствовала, как он страдает от своего чудовищного обвинения, а он и в самом деле страдал невероятно, но не желал взять свои слова обратно. Он не мог сделать этого, ибо уже был не властен над собой. Нет, ждать ответа отца Анжело времени не было, и я подумала о декане. Но поверит ли он в то, что я действую из религиозных побуждений? Он, конечно же, не поверит, судя по тому впечатлению, которое сложилось у меня во время нашей первой беседы. Поэтому я, не долго думая, решила выложить все свои сомнения в исповедальне, во время утренней мессы. Правда, в этом случае я не могла выбирать священника и должна была довериться первому попавшемуся духовнику. Однако по той же причине я еще острее чувствовала свою полную зависимость от Божьей воли, и это чувство уверенности и спокойствия перешло и в мои молитвы. Я вспомнила, что Благодать таинства в равной мере изливается и на исповедника, и на духовника. И я стала молиться за него, молиться с верой и самозабвением. Я помню, что просила для него у Бога способности отличить злых духов от добрых, ведь я прекрасно сознавала, как нелегко ему было понять меня.
Когда я вошла в исповедальню – в то утро была открыта лишь одна из них, – я вначале испытала огромное разочарование: моим духовником оказался декан, встречи с которым мне так хотелось избежать. Но, услышав слова благословения, я поняла, что пути назад нет. Я должна была принять это как волю Божью, и я сделала это: мне удалось четко и ясно изложить все, что было у меня на сердце; я даже, чтобы выразить мою покорность провидению, открыто сослалась при этом на наш первый разговор. Он не вознегодовал, как тогда, в своей комнате, а заговорил со мной спокойным и доброжелательным, но необычайно серьезным тоном. Все случилось так, говорил он, как и должно было случиться. Я шаг за шагом отступала перед необходимостью исполнить свой долг по отношению к Святой Церкви. На каждом новом распутье, где Бог вопрошал меня, я вновь и вновь сознательно выбирала опасность, которая росла не по дням, а по часам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95