II
Джэн нехотя пробуждалась от сна, потревоженная стуком эмалированных тазиков. В глаза ей ударил незатененный свет лампы, горевшей посреди палаты, полоска неба в противоположном окне была еще совсем темная, и холодный ветер задувал в открытую дверь.
Молоденькая сестра, заменявшая сестру Конрик во время ее выходных, бегала взад и вперед по палате с тазиками теплой воды и будила больных, которые при этом недовольно ворчали.
Больные ненавидели этот утренний час.
— Ну, Шерли, проснись же! — весело крикнула сестра.
Шерли спросонья угрюмо таращилась на сестру, и ее худое, изможденное лицо и всклокоченные волосы выглядели в этот час неуместно и бессмысленно юными и трогательными.
— В одно прекрасное утро я горло перегрызу тому мерзавцу, который станет меня будить ни свет ни заря и совать мне под нос этот таз!
— Ну, ну, Шерли, пожалуйста, не надо ругаться!
Сестра подала Шерли туалетные принадлежности и полотенце, подождала, пока она справится с приступом кашля, и понесла тазик к следующей больной, которая встретила ее так же неприветливо.
С того конца палаты сестру окликнула миссис Холл:
— Идите ко мне, сестра! Только я вам и буду сейчас рада. Мне надо привыкать вставать рано. Когда домой вернусь, нужно будет и мужа провожать на работу и дочурку собирать в школу.
— О господи боже! — простонала Шерли. — И чему они так радуются?
Мирна с трудом села на койке, протирая заспанные глаза.
— Иногда я жалею, что я не на веранде лежу. Туда хоть тазики приносят не раньше шести.
Шерли поежилась.
— Ну уж нет.
Она уселась на постели и, раздевшись до пояса, намылила свои исхудавшие руки.
«Она выглядит так, будто только что из концлагеря вышла», — подумала Джэн, глядя на тело Шерли, и содрогнулась, вспомнив, как таяла с каждым днем миссис Карлтон.
Теперь уже все женщины проснулись, и их кашель гулко раздавался в утренней тишине. Спала только больная у двери: снотворное утоляло боль и бессонницу.
Джэн села на койке, выбираясь из пропитавшейся потом ночной рубашки, и стала ждать, пока сестра помоет миссис Майерс и подойдет к ней.
— Я такой странный сон видела… — обернулась она к Мирне.
Сестра, нахмурившись, посмотрела на нее.
— Пожалуйста, не разговаривайте, миссис Темплтон. Вы же знаете, что вам нельзя разговаривать.
Джэн удивленно взглянула на сестру.
— Мне? А почему?
— Не знаю. Я только знаю, что вам с сегодняшнего дня предписано не разговаривать. И, пожалуйста, не снимайте рубашку, пока я не подойду и не помогу вам. Я сначала вас вымою, а потом уж вон ее разбужу.
Сестра кивнула в сторону тяжелобольной, что лежала у двери, потом ушла.
Джэн смотрела ей вслед, снова опустив рубашку на плечи. Она подумала, что она, может, ослышалась, и взглянула на Мирну. Но Мирна не смотрела на нее — она с каким-то яростным усердием чистила зубы. Джэн повернулась к Шерли, но и Шерли, казалось, была поглощена изучением какого-то пятнышка на собственном подбородке. Джэн обвела палату глазами, полными отчаяния, но не встретила ничьего взгляда, кроме взгляда миссис Майерс, которая с сочувствием и жалостью молча смотрела на нее через проход.
III
К тому времени, когда Барт начал разносить тазики с водой по двадцать первой палате, Джим Чэмберс уже спал, хрипло дыша во сне. А когда Барт кончал обход, за округлыми холмами на горизонте разлилась утренняя заря, и в ее сиянии поблек свет электрических лампочек под потолком палаты. В зарослях эвкалиптов возле конюшни громким смехом заливались кукабарры.
В шесть часов Барт принес тазики с водой больным на веранду. Эти проявляли еще меньше желания подниматься, чем больные в палате. Дождь уже прошел, но ледяные порывы ветра хлестали их мокрые тела, когда они умывались, сидя в постели.
Больные бойко ругались в перерывах между приступами кашля и проклинали судьбу, приковавшую их к этой веранде, где за лето солнце все глаза выжжет, а зимой такой ветер поднимается, что, по выражению Пэкстона, аж до самых кишок пробирает.
Тем временем волнистые склоны холмов начали золотиться, небо из зеленого стало синим, облака занялись багрянцем, и в воздухе повеяло первым осенним холодом. Где-то вдали замычали в своих стойлах коровы, возбужденно залаяли собаки, мир просыпался, золотистый, умытый росой, и двадцать первая палата приветствовала его пробуждение нестройным кашлем.
Глава 47

I
Когда Барт вернулся после выходного дня в больницу, доктор Хейг объяснил ему, что они предписали Джэн режим молчания, чтоб обеспечить ее горлу максимум покоя.
— Нет, нет, ей не хуже, — ответил доктор на вопрос Барта, — уколы принесли ей пользу, а режим молчания позволит ей сейчас совсем не напрягать гортань, вот и все.
А когда потрясенный этим сообщением и раздираемый страхами Барт пришел на работу, он узнал, что Джим Чэмберс умер в тот же вечер, вскоре после его ухода. Он увидел, что койка маленького аборигена Дарки тоже пустует.
— А куда Дарки перевели? — спросил он удивленно.
Воцарилось молчание. Прежде чем ему успели ответить, Барт уже мысленно обозвал себя ослом.
— В гости отправился к бабушке, — протянул, не отрываясь от спортивных известий, Боб Шейл, сосед Дарки.
Все молчали. «В гости отправился», — отозвалось в мозгу у Барта. Барт с болью припомнил личико спящего парнишки в тот предрассветный час.
— Чинарик есть? — грубо спросил Боб. — Я свою норму уже выкурил.
— Да, конечно. — Барт протянул ему сигарету.
Больные двадцать первой палаты продолжали читать, курить, играть в карты. Они не хотели говорить о Дарки. Глубоко затянувшись, Боб Шейл стал выпускать дым колечками.
— Совсем неожиданно парнишка помер, — сказал он, наконец, спокойным голосом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118