На противоположной части острова, со стороны Охотского моря – Курильск. До Буревестника час езды по колдобинам. На этот раз за мной заехал «Кокусай коцу», с которым мы вместе прибыли на остров. С Сахалина прилетал самолет, и на обратном пути водитель собирался взять пассажиров. Никаких дел у меня не было, и я хотел, передав Марии Григорьевне сообщение от Нины, сразу же вернуться домой. Такси хранило в себе атмосферу Токио. На стекло приклеена надпись: «Ночью и ранним утром – наценка 30 %». В салоне еще витали запахи геля для волос и табачного дыма.
По дороге нам встретился грузовик с солдатами, больше ни людей, ни медведей мы не видели. Залив Касатка, или Хитокаппу, выходил в Тихий океан, удобное место для порта – и японцы и русские размещали здесь военные базы. Суда Объединенного флота, когда-то атаковавшие Пёрл-Харбор, тоже стояли здесь. Кроме того, залив Касатка славился крабами; чтобы свести концы с концами, военные ловили крабов и отправляли их в Японию, – поведал мне водитель «Кокусай копу», хотя я его об этом не спрашивал. Он даже рассказал, что заправляет контрабандой крабов Миша с золотыми зубами. Тот самый Миша, который проверял у меня документы в порту. Похоже, весь остров знает, чем он промышляет.
Берег речки размыло, и деревянный мост обвалился. Машина поехала вброд, выбирая, где помельче. Всю дорогу я сидел, крепко сжав зубы, чтобы случайно не прикусить себе язык, – даже челюсти заболели. Наконец «Кокусай коцу» выехал на берег залива и помчался вдоль кромки волн. Песок, пропитанный морской водой, был твердый и утрамбованный. Самая хорошая дорога на острове, природный хайвей, без ям и колдобин. У привыкшего к столичному асфальту такси началась вторая жизнь, жестокая и напряженная. У моря лежали красно-коричневые скелеты погибших кораблей, выброшенные на берег тайфуном. Когда-то этот пляж, ставший кладбищем кораблей, называли лучшим пляжем на побережье.
– Приехали, – разбудил меня голос водителя.
Открылась автоматическая дверь. Вокруг заросли бамбука, домов не видно.
– А где же дом? – Я удивленно посмотрел на водителя, он показал пальцем на холм. Там стоял бревенчатый домик с треугольной крышей, похожий на горную хижину.
– Что у тебя за дело к старой ведьме? Или ты на ее дочку глаз положил?
Похоже, такая непосредственная манера общения считалась на острове абсолютно естественной. Я буркнул по-японски:
– Волков бояться… – и полез на холм, поросший бамбуком.
Со двора горной хижины открывался замечательный вид на залив. Идеальное место для наблюдательного поста. Водитель громко окликнул Марию Григорьевну. Через некоторое время дверь открылась, и на пороге появился смущенный мальчуган с повязкой на левой руке. Ростом метр сорок, не больше, на вид лет десять или около того.
– Скажи маме: гость приехал из Японии. Нинин знакомый.
Мальчуган кивнул и ушел в дом.
– Это брат Нины, Костя, – сказал водитель и прошептал мне на ухо: – Он только с виду такой, а на самом деле ему скоро шестнадцать стукнет.
Обычно к шестнадцати годам тело уже становится взрослым, а лицо еще хранит детские черты. Но Костя, казалось, на полпути остановился в росте, а взгляд у него, наоборот, был серьезный, задумчивый. Вряд ли это просто замедленное развитие. Когда я смотрел на его непроницаемое лицо, на котором не отражалось никаких эмоций, мне казалось, что он перестал расти по своей воле. Водитель не унимался:
– Пообещай не спрашивать, что у него с рукой.
– Ладно, не буду. Только скажи почему.
Водитель вздохнул и попросил меня никому не рассказывать:
– У него дырка в ладони.
– Как у Иисуса Христа?
– Говорят, он родился таким. Мать переживает, с детства руку ему перевязывает. Никто никогда не видел, что у него под повязкой.
– А ты откуда знаешь, если никто не видел?
– Слухами земля полнится. На парня порчу навели. Вот и не растет он.
Слухи распространяются из-за тех, кто не может держать язык за зубами. Рядом с таким болтливым шофером разве что стихи читать.
Через пару минут Костя вновь вышел на порог и поманил меня рукой.
– Потом вернусь за тобой, – сказал водитель и скрылся в бамбуковых зарослях. Меня проводили в полутемный дом. Костя немного говорил по-японски и по-английски. Может, он каждый вечер упражнялся в разговорной речи, представляя, как в их заброшенную хижину приходят гости, или готовился уехать с острова, как когда-то его сестра?
Мы прошли по скрипучему коридору в комнату в глубине дома. Старая ведьма Мария сидела в кресле у печки, не сводя с меня широко открытых серых глаз. Светлые распущенные волосы, черное платье в красных и фиолетовых цветах.
– Давно жду тебя, Каору-сан. Опаздываешь, – задыхаясь, сказала она.
Что-то не припомню, чтобы я обещал ей прийти. Телефона у нее не было, связаться никак нельзя, я нагрянул без предупреждения. И откуда она знает мое имя?
– Вы знали, что я приду?
Смотря на меня серыми глазами, печальными, как тучи над островом, она молча кивнула и предложила мне сесть.
– Я видела красную нитку. Один конец был у Нины, другой – у тебя. Нитка качалась над морем.
Я сразу понял, что она говорит о той красной нитке, которую Нина бросила мне на пирсе. Но как она могла ее увидеть? Или Мария Григорьевна владеет даром ясновидения? Не обращая внимания на мой изумленный вид, Мария добавила:
– Нина тоже скоро вернется с Сахалина.
Вот и весточка, которую я принес, дошла до Марии раньше, чем я ее передал. «Интересно, что она во мне видит», – забеспокоился я и замолчал, стараясь ни о чем не думать, чтобы она не проникла в мое подсознание. Сын с дырой в ладони и мать, которая видит то, что невозможно увидеть… В хорошее местечко я попал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47