Ты знаешь, сегодня весь день у меня было такое чувство, что нас больше никто не преследует.
— Не думаю, чтобы нас вообще кто-то пытался преследовать, — откликнулась Люс, подбрасывая ветки в костер. — Мне всегда казалось, что они не осмелятся пойти за нами, даже если б знали, куда идти. Там, в Столице, люди не хотят и думать о диких краях. Им хочется считать, будто ничего этого не существует.
— Надеюсь, что ты права. Отвратительное ощущение, когда от кого-то убегаешь. Ощущать себя просто исследователями, первопроходцами куда лучше.
Люс добилась того, чтобы костер горел не слишком сильно, но ровно, и присела возле него на корточки, некоторое время прямо-таки всем своим существом впитывая идущее от огня тепло.
— Я соскучилась по Вере, — сказала она. Горло у нее пересохло, насквозь пропыленное за долгие дни пути, да и вообще в последние дни она не слишком часто пользовалась собственным голосом; он звучал хрипловато, сухо и был похож на голос ее отца.
— Она придет со второй группой, — сказала Южный Ветер с успокаивающей уверенностью, перебинтовывая лоскутом свою прелестную истертую в кровь ступню и крепко завязывая концы лоскутка на лодыжке. — Ну вот, так-то лучше. Я завтра обмотаю ноги тряпками, как это делает Упорный. Кстати, и теплее будет.
— Только бы дождь не пошел.
— Ночью дождя определенно не будет. — Жители Шанти куда лучше разбирались в погоде, чем Люс. В отличие от нее, они никогда не находились столько времени в закрытом помещении и понимали, что может принести тот или иной ветер, даже здесь, где все ветры были иными, чем на Земле. — Но вот завтра, возможно, он и пойдет, — прибавила Южный Ветер, заползая в спальный мешок; голос ее уже звучал сонно и уютно.
— Завтра мы уже будем высоко в горах, — сказала Люс. Она посмотрела вверх, на восток, но ближний склон холма над ручьем и серо-голубые сумерки скрывали скалистые вершины совсем близких гор. Облака поредели; какое-то время высоко в небесах, на востоке сияла одинокая звездочка, маленькая и полускрытая дымкой, потом исчезла — видимо, ее закрыли облака. Люс все ждала, когда она появится вновь, но звездочка не появилась. Люс почувствовала себя глупо разочарованной. Теперь небо казалось совсем черным, как и земля. Нигде не было видно ни огонька, за исключением восьми золотистых светлячков — их костров, маленького созвездия в сплошной темной ночи. И где-то там, далеко, за много дней пути отсюда, на западе, за колючими зарослями, за пустошами, холмами и долинами, за ручьями и за широкой рекой, что бежит к морю, светились еще огни: Столица и город, небольшие скопления светящихся желтым светом окон. А река была темна и бежала сквозь тьму. И море тоже было окутано тьмой.
Она поправила большой сук в костре и, чтобы он горел медленнее, подгребла к нему золу и угли. Потом разыскала свой спальный мешок и заползла в него, устроившись рядом с Южным Ветром. Вот сейчас ей хотелось поговорить. Южный Ветер редко так много говорила о Тиммо. Люс хотелось еще послушать, как она говорит о нем. И о Льве. Впервые ей захотелось и самой поговорить о Льве. Здесь было слишком много тишины. В тишине все как-то пропадает, теряется. Нужно непременно говорить. И Южный Ветер это поймет. Она тоже потеряла свое счастье, и тоже познала смерть, и продолжала жить.
Люс тихонько позвала ее по имени, но теплый сверток рядом с нею даже не пошевелился. Южный Ветер спала.
Люс осторожно повозилась, устраиваясь поудобнее. Берег ручья хоть и был каменистым, все же являл собой куда лучшее ложе, чем вчерашние колючки. Однако утомленное тело само по себе казалось тяжелым, неуклюжим, твердым; в груди болезненно жгло. Люс закрыла глаза. И тут же увидела перед собой гостиную в Каса Фалько, продолговатую и чистую; в окна лился серебристый свет, отраженный водами залива; и там стоял ее отец, прямой, сосредоточенный, как всегда. Но он просто стоял и ничего не делал, что на него похоже не было. Микаэл и Тереза торчали в дверях и перешептывались. Они отчего-то стали ей неприятны. Ее отец как будто не знал, что они шепчутся у него за спиной, а бели и знал, то почему-то боялся дать им это понять. Потом он как-то странно вскинул руки, и она на мгновение увидела его лицо. Он плакал. Люс вдруг утратила способность дышать, ей хотелось вздохнуть глубоко-глубоко, но она не могла: дыхание у нее перехватило, ибо плакала она сама — вся содрогалась от тяжких рыданий и с трудом успевала перевести дыхание. Измученная, потрясенная, с истерзанной душой лежала она на земле этой чужой планеты, в этой бескрайней ночи и плакала по умершим, по утраченным. Теперь уже не страх, а печаль, бесконечная печаль охватила ее, нестерпимая горечь, которую все же приходится терпеть.
Усталость и тьма выпили ее слезы, и она уснула раньше, чем перестала плакать. И всю ночь спала без сновидений, без кошмаров и ни разу не проснулась — спала как камень среди камней.
Горы оказались высокими, с каменистыми склонами. Подниматься, в общем-то, сперва было не так уж и трудно, потому что они шли зигзагом среди валунов и осыпей, однако, поднявшись наверх, где громоздились скалы, похожие на башни и дома города, увидели, что преодолели лишь самую первую преграду: вдали виднелись еще по крайней мере три или четыре горные гряды. И все они были куда выше первой.
В ущельях толпились деревья-кольца, собственно колец здесь не образующие, притиснутые друг к другу и из-за этого неестественно вытянувшиеся к небу. Тяжелые ветки кустарника, названного «алоэ», торчали повсюду меж красных стволов деревьев, очень затрудняя продвижение вперед; однако на «алоэ» еще сохранились плоды с плотной темной сочной мякотью, чуть сморщенной вокруг косточки, что было желанной добавкой к их скудному рациону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57