И откуда у него столько? Квартира, понятно, большая, но все ж не музей. На стол хозяин дома накрывал непременно сам, но Лилия проследила, что берет все из одного и того же серванта с зеркальными дверцами. Однажды, как не было его дома, открыла дверцы – а там пусто. То есть совсем пусто, нет ничего. Впрочем, после прогулки по пляжу на необитаемом острове Лилия почти ничему не удивлялась. Есть тарелки к ужину, и ладно. Прежде находились как-то – и вперед найдутся.
А Сигизмунд тогда и не спросил у нее ничего, про дверь-то. Она как с пляжа вернулась впопыхах, дверку ту неприметную, в коридорчике, неплотно прикрыла. Выбежала в коридорчик, а тут и он навстречу выходит, из гостиной. И на ноги ее смотрит. Поглядела и Лиля – ноги-то босые, влажные и песком облеплены. Крупным, белым, морским. Она тогда сробела даже. Ну как не понравилось ему, что она закрытую дверь без спросу открывала? Что, если это не простая дверь (и то сказать!), а потайная? Всяких ужасов навоображать успела. С этим у нее всегда быстро было, напредставляет себе всякого, и так ярко, как наяву! Сказка еще была такая, про Синюю Бороду… Сбрил бороду и за старое принялся. И там, за дверью с пластмассовой ручкой, вовсе никакой не океан, а особый хитрый чуланчик для обмана чувств, дурочек-жен заманивать. Скоро будет там крови по колено, а в крови – куча тел. И самое первое, подо всеми – ее, Лилино. Распухшее, бесформенное… Ой, бред! Ну какая из нее убиенная принцесса? Это ж каким страшным маньяком надо быть, чтоб с такой, как Лиля, коллекцию начинать?
Эта вся белиберда у нее быстро в голове пронеслась. На лице, наверное, тоже много всякого отразилось. Это ж она только называется так – толстокожая бегемотиха, а на самом деле кожа у Лили тонкая-тонкая, и чуть что, красная вся становится, как помидор, потому что сосуды близко и смущается она легче легкого. А Муня ничего. Вроде как и не замечает. Улыбнулся, поцеловал, оглядел с ног до головы. Очень, говорит, тебе загар идет. Освежает. Надо бы нам, того, вместе на курорт махнуть. А то, говорит, совсем заработался, устал.
Ужинать сели. Лилия все-таки поглядывала на него исподволь. Не то чтоб с опаской – не похоже было, чтобы Муня ни с того ни с сего за кинжал стал хвататься, да и характер у него не тот – а все же… Легли спать. Утром Лилия первая проснулась. Вскочила ни свет ни заря. Уф, слава богу, вроде целая-невредимая. Вскочила она, значит, а в комнате темень, гардины плотно задернуты – и сразу почувствовала, будто что-то не так. В смысле не так, как раньше. Непривычно. И не поймешь сразу, в чем тут дело. Пахнет, что ли, по-другому? Лилия вслепую шагнула к предполагаемому окну, нашарила гардину (пальцы отметили непривычное ощущение скользкой, вроде плотного атласа, ткани), отдернула ее в сторону. И обомлела.
Перед ней было не окно даже, а стеклянная дверь. Высоченная, закругленная поверху вроде арки. За дверью, не запертой, а лишь притворенной, раскинулась необъятная терраса, вымощенная терракотовой плиткой и уставленная вазонами с цветами и даже небольшими деревцами. Дальше, под террасой, лились вниз по склону холма оглушительно зеленые, отчетливо южные деревья, а за ними слепило глаза яркое до белизны море. Мама дорогая, море! Настоящее, живое, шумное, дышащее. Когда ошалевшая Лилия попривыкла к гомону, блеску и мельтешению неустанно меняющегося вида, глаза различили – будто распробовали – детали: вблизи, прямо у лица, лепестки душистых цветов, увивавших дверной проем, носящихся в небе чаек и выпуклые, сочные мазки парусов на стыке воды и неба. Совсем рядом, снизу, из-под террасы, раздались голоса. Невидимые отсюда люди с веселой энергией перекрикивались о чем-то совершенно непонятном, и Лилия не сразу сообразила, что не понимает ни слова. Пока она осмысляла происходящее, Мунины пальцы бережно, чтобы не напугать, коснулись ее плеча. Он уже стоял рядом в очередной дивной пижаме, и глаза его блестели, как у шалопая, учудившего отменную шутку. Судя по всему, обещанная накануне поездка «на курорт» состоялась, пока они оба мирно почивали, причем курорт оказался глубоко заграничный и, по Муниному обыкновению, роскошный.
– Мне нравится твоя пижама, – сказала Лилия дрогнувшим от невыразимой благодарности голосом. – Она оглушительно великолепна. Как и ты, дорогой мой старичок.
Сигизмунд приосанился, расцеловал ее по утреннему обыкновению и вышел на террасу, в свет и кутерьму южного утра. И Лилию на секунду пронзил леденящий страх, что он, живой и реальный, вступает в какую-то заколдованную картину, чтобы через мгновение без остатка раствориться в ней, в бесконечно текучей, обманчиво фактурной иллюзии. Она рванулась было следом, но вспомнила про свой чрезмерно смелый ночной наряд и смешно прикрылась атласной гардиной. Прохладная тяжелая ткань была весомо реальна, она охлаждала горячие руки и успокаивала распалившееся воображение. А Сигизмунд между тем свесился через низкую балюстраду и проорал какую-то лихую тарабарщину – так же напористо, как неизвестные горлопаны. Они разом заговорили и захохотали, и Лилия, хотя и не понимала ни единого словечка, отчетливо улавливала в их голосах и почтительность, и желание услужить. Муня оглянулся на нее, поманил.
– Иди сюда, познакомься со слугами.
Она помотала головой и моментально покраснела.
– Давай-давай, не стесняйся, ты их очаруешь. Только халат накинь, женщина, – голос Муни стал строгим, – эти парни знают толк в женской красоте. Не могу же я драться с ними на дуэли?
Лилии было очень стыдно. Мелькнула было мыслишка, что он все-таки издевается над ней. Мелькнула – и пропала. Муня смотрел на нее с обожанием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80