Но такое высокое значение обретает только та литература, которая становится выразительницей передовых стремлений века. Рассматривая с этой точки зрения западную литературу своего времени, Чернышевский писал: «У каждого века есть свое историческое дело, свои особенные стремления. Жизнь и славу нашего времени составляют два стремления, тесно связанные между собою… – гуманность и забота об улучшении человеческой жизни».
Может быть, такое определение в устах другого писателя показалось бы расплывчатым, туманным. Но Чернышевский не был человеком фразы. Поневоле прибегая порою к осторожным формулировкам, он терпеливо и настойчиво раскрывал путем хитроумных параллелей и намеков то, что было вложено в формулировки. И тогда становилось ясно, что, говоря об идеях гуманности, он имеет в виду социалистические идеи, а под улучшением человеческой жизни подразумевает революционное воплощение этих идей в жизнь.
Среди современных ему западных писателей Чернышевский выделял тех, в ком видел «стремления, которые движут жизнью эпохи».
В VI главе «Очерков гоголевского периода» Чернышевский осуждает реакционных романтиков школы Шатобриана и представителей так называемой «?cole satanique» («сатанинская школа»). Творчеству этих разочарованных, «проеденных эгоизмом» буржуазных лжеоракулов он прямо противопоставлял революционные песни Беранже, которого пытались объявить певцом гризеток. В статье о «Пиитике» Аристотеля (1854 г.), не называя Беранже по имени, Чернышевский говорит о нем, как об одном из серьезнейших и благороднейших поэтов своего времени.
Среди книг, которыми Чернышевскому разрешено было пользоваться в крепости, Беранже был представлен и в оригинале и в русских переводах. Чернышевский перевел тогда отрывки из автобиографии Беранже. Он с юношеских лет сохранил любовь к народному поэту, духовному сыну Французской революции, врагу монархии и церкви.
В студенческие годы он зачитывался романами Санд. Вступив в «Современник», он вскоре же перевел (с сокращениями) «Histoire de ma vie» («История моей жизни») Санд и опубликовал перевод в журнале. Краткое предисловие Чернышевского к переводу мемуаров (1856 г.) ясно показывает, что теперь он уже был далек от юношеского увлечения автором «Индианы».
Идейные и художественные промахи писательницы не укрылись от его взгляда. Но Чернышевский готов простить обманчивый колорит экзальтации, придающий ненужную «красивость» ее романам, за ярко выраженное противодействие «господствующей мелочности, холодности и пошлому бездушию».
Факт перевода Чернышевским биографии Бальзака, написанной сестрою писатели (перевод напечатан в «Современнике» в 1856 году), как и активный интерес его к биографиям Руссо, Беранже, Санд, дает представление о том, какие традиции во французской литературе были дороги Чернышевскому, каких писателей он популяризировал или намеревался популяризировать среди русских читателей.
Параллели между русской и западной литературой встречаются у него во многих статьях и рецензиях. Сопоставляя великих русских и западноевропейских деятелей литературы и науки, Чернышевский много раз подчеркивал одно отличительное свойство русских писателей – их органическую любовь к своему отечеству. Западноевропейские писатели, говорил Чернышевский, большею частью космополиты. Они преданы науке или искусству без мысли о том, какую пользу приносят они именно своей родине. Шекспир… Гёте… Корнель… «О художественных заслугах перед искусством, а не об особенных, преимущественных стремлениях действовать во благо родины, напоминают их имена. У нас не то: историческое значение каждого русского великого человека измеряется его заслугами родине, его человеческое достоинство – силою его патриотизма».
Одну из первоочередных задач отечественной литературы Чернышевский видел в том, чтобы она всемерно способствовала преодолению отсталости русской жизни. Чернышевский знал и чувствовал, что в великом даровитом русском народе таятся неистощимые силы, которые народ сумеет выявить в будущем.
Народ в его время был искусственно оторван от просвещения. «Поддержка невежества в русаком пароде была делом систематического плана: этим средством бояре, подьячие и проч. хотели предотвратить неприятные им нововведения», – так писал Чернышевский в одной из своих рецензий на историческую работу, и тогдашние читатели «Современника» понимали, что речь идет не только о боярах и подьячих, но и об основном, постоянном способе действий русского самодержавия.
Славянофилы в своем стремлении отстоять «самобытность» русского народа способствовали «систематическому плану» самодержавных «бояр» и «подьячих». Отстаивая «самобытность», они ратовали за застой, за отступления к прошлому, за варварство.
Чернышевский же считал, что, «заботясь о развитии общечеловеческих начал, мы в то же время содействуем развитию своих особенных качеств, хотя бы вовсе о том не заботились».
Нетрудно понять, что эта формулировка была направлена против славянофилов, с которыми Чернышевскому приходилось очень часто вступать в полемику с самого начала его сотрудничества в «Современнике». Он вскрывал в своих статьях беспочвенность «патриотизма» славянофилов, формальную сущность его, даже при наличии субъективной любви к родине у иных славянофилов. Он указывал, что они жестоко заблуждались в поисках путей будущего развития России и потому, формально оставаясь «патриотами», лишали свой патриотизм живого содержания, шли на поводу у царизма.
Как к славянофильской, так и к «западнической» догме Чернышевский подходил с позиций революционера-диалектика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153