Береза не теряется и смело занимает участки из-под выгоревшего леса, демонстрируя великолепную приспособляемость и нелюбовь к пустому пространству. Ближе к Вилюю теснится ольховый кустарник. Зеленые и сфагновые мхи одевают землю, ковровыми подушками выступая из-под нижнего древесного яруса.
Южнее Вилюя царствует лиственница. Кедровый стланик и береза занимают нижний ярус. Здесь же, хранимые кронами хвойных деревьев, толпятся всевозможные кустарники, стелются травы. Подрагивают синевато-пурпурные ягоды брусники и ежевики.
Пойма Вилюя изобилует озерами и болотами. В озера превратились отделившиеся от реки рукава и участки старого русла. Высохшие или полувысохшие озера образовали в пойме углубления – аласы. В большинстве случаев они заняты лугами или отведены под пастбищные угодья.
Разлив Вилюя приходится на летние месяцы. Надолго скованный льдами, Вилюй, точно вырвавшийся на свободу узник, бурно и по-варварски отдается паводку. Река затопляет низменности, луга, поселки.
Болота средней полосы однородны, в отличие от тундровых. Их берега оккупированы осокой ситничковой, пушицей узколистной, березой тощей, ивой черничной, кассандрой перицветничковой. Сфагновые и гипновые мхи зеленовато-бурым бархатом устилают разбросанные тут и там островки.
Опытный охотник Лйаал, знающий окрестную тайгу как свои пять пальцев, огибает на своей волокуше одно из таких цепких и хитрых болот. Лошадь ступает уверенно и спокойно. Лйаал по своему обыкновению поет, вернее, стонет. А то вдруг начинает протяжно и дребезжаще выть. А потом заливается птичьим щебетом, подражая то жаворонку, то крачке. Его сын, десятилетний Кюкюр, рассеянно прислушивается к песне. Он уже знает ее наизусть, а речь в ней идет о жестокой схватке древних богатырей с мамонтами. Заметив следы рыси, мальчик радостно вскрикивает и показывает отцу на осторожные, но четкие отпечатки – след в след. Лйаал улыбчиво кивает и взмахивает рукой. Его жест как стрела пронзает заросли осоки, березы и летит в глубь тайги. Туда, где высоко над землей смыкают кроны лиственницы и ели.
Идти за рысью он не намерен. Он зевает, впереди еще более тридцати километров пути. Справа доносится мерный промышленный гул. Идет разработка кимберлитовой трубки «Мир». Недалеко расположен рабочий поселок, которому пророчат будущее оживленного города. Но якут знает, что особого оживления в сердце тайги быть не может. Предприятия и фабрики навсегда останутся ничтожными островками посреди этого гигантского края. И Лйаала охватывает гордость, таящаяся обычно под вялой покорностью судьбе.
На своей волокуше он едет сквозь тайгу, пренебрегая идущей рядом дорогой. Повозка, этакий плот из натянутых на жерди оленьих шкур, хорошо скользит по траве, но не пригодна к путешествию по грунту.
Под короткой меховой курткой лежит двустволка. Никак нельзя знать, на кого нарвешься. Лйаал раньше брал двустволку, готовясь к охоте или отражению хищников, теперь в его лесах завелся другой опасный зверь – человек. Лйаал привык к его присутствию, но в этом сосуществовании ему всегда чудится опасность. И это при том, что Лйаал миролюбив и гостеприимен. И это несмотря на то, что русские переселенцы из ссыльных еще с семнадцатого века начали развивать в этих краях земледелие и прививать местным жителям сельскохозяйственные навыки.
Многие в деревне бросили охоту – старый промысел якутов. Еще только селясь по течению Лены, Вилюя, Олекмы и Алдана, его предки занимались исключительно охотой и рыболовством. Северные соседи разводили оленей.
Нынче же жители его деревни, состоявшей из семи домов, разводят лошадей и скот. Некоторые на своих сельхозучастках выращивают овощи, преимущественно картофель.
Амма, жена его, тоже подрядилась на это дело. Он ее не ругает, но и не одобряет.
Кюкюр зябко поежился. Лйаал, заметив краем глаза это движение, потянулся за курткой. Мальчик сам схватил куртку и набросил на плечи. Лето в этих краях нежаркое и короткое. Самое большее – плюс пятнадцать. Четыре дня из семи пасмурно, десять дней из тридцати – туманно.
У болота роится хищная мошкара.
Волокуша сворачивает прочь от болота, все глубже проваливаясь в зеленый сумрак тайги.
Сестра щедро напоила и накормила гостей, приказала мужу сгрузить на повозку Лйаала большой шмат оленины. Лйаал преподнес ей шкатулку из бересты, а ее мужу – расшитый чепрак. К этим сугубо эстетическим предметам он присовокупил подстреленную по дороге куропатку.
Лйаал все глубже увязал в дремотном покое. Его острый глаз не гнался за следом лося или косули, его чуткий слух оставлял без внимания треск ветки и уханье филина.
Но вдруг он резко вынырнул из вод забытья. Дремота рассыпалась сухой берестой.
Он тревожно посмотрел на сына.
– Слышал?
Вопрос был излишним, потому что Кюкюр, затаив дыхание, прислушивался к дальней дали, спрятанной за верхушками лиственниц и кедров. Сухой громкий звук повторился. Ни упавшее дерево, ни какое-либо животное не могло издать его. И словно в подтверждение догадки Лйаала грянула череда подобных звуков. Лавина выстрелов захлестнула на мгновение тайгу и, точно брызги водопада, рассеялась в ее сонной густоте.
Выстрелы доносились справа.
– Охотники? – спросил Кюкюр.
– Может быть. – Лйаал напрягал слух, но больше ничего не слышал.
Сам он намеревался обогнуть кимберлитовую трубку «Мир», как можно дальше отклонившись от нее. Лйаал не терпел людской суеты и шумихи. Выстрелы его насторожили. Это, конечно, могли быть охотники. Но кому могло прийти в голову охотиться неподалеку от котлована?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15