Готовь теперь объяснительную… Его дамочка наверняка постарается из нас все соки выжать!
– По-моему, она не из таких, – заметил я.
– Ха! Рассказывай! Я здесь пятнадцать лет – они все из таких! Других здесь не бывает.
– А ты, Иван Николаич, уже написал?
– Я успею. Я все равно сегодня опять дежурю. А раньше чем завтра все равно ничего не начнется. Тут еще заключение судмедэксперта, то-се… Ты домой, что ли? Счастливчик!
– Это есть! – согласился я.
Во дворе больницы вовсю сияло майское солнце. Кудрявая тень вековых дубов лежала на зеленом шелковом газоне. Высокий каменный забор окружал со всех сторон территорию больницы, больше похожую на романтический парк. Вдоль асфальтовой дорожки, ведущей к воротам, благоухали кусты персидской сирени. Однако оставаться в этом великолепии не хотелось ни минуты, и я, не задерживаясь, пошел к пропускному пункту.
Охранники придирчиво осмотрели мой пропуск и с большой неохотой выпустили. На входе у нас сидят дюжие ребята из охранного агентства «Гепард». Они стригутся под полубокс, носят пятнистую униформу и воображают, что за их спиной – граница. У них в задней комнатке имеются даже автоматы, только они стараются их не показывать.
Я знаю еще, что по всей территории понатыканы видеокамеры и вдоль забора протянута сигнализация. Так что враг не проберется к нам ни за какие коврижки, разве что на реанимобиле с дыркой в голове.
Вырвавшись из рук наших церберов, я направился к станции метро. Первым инстинктивным желанием было отправиться домой и бессовестно завалиться спать, презрев все соблазны майского дня. Но потом моя подлая натура подбросила мне как бы нечаянную мысль. Мысль была окрашена в трогательно-сентиментальные цвета и пахла сиренью. Может быть, потому что увиделись мы впервые именно в мае.
Это был самый разгар передела собственности – безжалостное, волчье время. За месяц сколачивались состояния, ежедневно убирались конкуренты, кровь лилась рекой. Марина работала криминалистом, вместе со следственной группой раскручивала уголовные дела. На одном деле, связанном с вывозом цветных металлов, она и погорела. В самом прямом смысле. В один из прекрасных майских дней она села в машину, чтобы отвезти в прокуратуру материалы по делу. Автомобиль взорвался. Марина чудом осталась жива, но получила ожоги рук и шеи. Я работал тогда на обычной «Скорой» и отвозил ее в больницу.
Потом я навещал ее, приносил фрукты и цветы. Меня поразили ее глаза. В них была какая-то необыкновенная глубина и ожидание чуда. Вместо чуда появился я.
Какое-то время мы встречались, но Марина так и не смогла оправиться от потрясения. Ожоги не столько изуродовали ее, сколько привили ей массу комплексов.
В любое время года она носила свитера с высоким воротом и длинными рукавами. Она потеряла интерес к практической работе и устроилась преподавателем в Высшую школу милиции.
Она была ровна и искренна в общении, но я видел, каких сил ей это стоило и как она, точно улитка в раковину, уходит в себя, опасаясь выказать более сильные чувства. Теперь я понимаю, что она опасалась разочарования. Ей казалось, что встречи наши слишком случайны и мимолетны, а намерения мои чересчур туманны и руководит мной не любовь, а жалость.
А я был слишком нетерпелив и не слишком проницателен, принимая ее сдержанность за равнодушие. Я был настолько слеп, что зачастую позволял себе изображать страдальца, ревнующего и оскорбленного, не понимая, что причиняю этим Марине новую боль и увеличиваю пропасть между нами.
Мы встречались все реже, а встречи делались все холоднее. Это было невыносимо для нас обоих, и мы предпочли расстаться. Иногда мы перезванивались, в основном когда появлялся повод поздравить друг друга с праздником, но шага навстречу никто уже не решался сделать. Мы взяли за правило придерживаться в разговоре шутливого, ни к чему не обязывающего тона, будто в нашей жизни ничего особенного не произошло.
Однако в душе у меня словно засела заноза, и время от времени я ловил себя на мысли, что ищу любой, самый незамысловатый повод для новой встречи с Мариной.
И вот сегодня такой повод, кажется, появился. Он был достаточно надуман, но кто же, как не криминалист-профессионал, поможет мне разгадать секрет черной пластмассовой штучки, которую некоторые граждане носят во рту, когда у них неприятности на службе! Охваченный радостным возбуждением, я спустился в наполненное гулом подземелье и запрыгнул в голубой вагон.
Я очень часто на своем веку влюблялся. Влюбленности эти оканчивались по-разному. Но, кроме любви к женщинам, была в моей жизни любовь, которая никогда не остывала и не приносила разочарований и боли. Я был влюблен в Москву.
Я влюбился в нее окончательно и бесповоротно семнадцать лет назад, когда приехал сюда учиться из провинциального Саратова. Москва – это волшебство, непостижимое чудо. Она бесконечна и бессмертна. Она заряжает энергией, как огромный аккумулятор. В ней кипит и сверкает жизнь. Ее сюрпризы неисчерпаемы.
Я проваливался в метро, словно в черную дыру, и с широченных проспектов, наполненных движением, вдруг попадал в тихий патриархальный уголок, где шумели березы и на зеленой траве желтели одуванчики; из старинных узких переулков вдруг переносился на простор облитых голубым воздухом холмов. Я садился в метро на Кузнецком Мосту, где хлестал беспросветный дождь, и выходил на станции «Красногвардейская», где вовсю сияло солнце и ни одна тучка не омрачала небосвод. Это был не город, это были тысячи городов сразу. И тысячи шансов.
У меня появились друзья, связи, и наконец мне удалось пристроиться в эту полузакрытую больницу для избранных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17