Ничего, — глухо повторил Люсин.
— Поговорим о чем-нибудь еще. — Наташа осторожно высвободилась и подошла к парапету.
От реки несло сыростью и немножечко тиной. По железнодорожному мосту грохотал бесконечный товарный состав. Над Лужниками клубился туман.
— Боюсь, что от меня будет мало толку. — Люсин свесился над непроглядной водой. — Я ведь прекрасно знаю, что мое поведение самоубийственно, но ничего не могу с собой поделать.
— Не понимаю, о чем вы.
— Мне казалось, что вы все понимаете.
— Нет, я сознательно разучилась понимать недосказанное. Так спокойнее. Чувствуешь себя более уверенной, защищенной.
— Вы давно разошлись с мужем?.. Ничего, что я об этом спрашиваю?
— Двенадцать лет.
— А Т„ме уже четырнадцать?
— Скоро будет. Ждет не дождется. Готовится вступить в комсомол. Хочет поскорее сделаться взрослым, глупышка.
— Взрослому легче. В детстве все переживается гораздо острее. Любая безделица. О мировых вопросах я уж и не говорю. Байрон, Лермонтов, Леопарди! Мне казалось, что они писали специально ради меня, что лишь я, единственный, сумел постичь безмерную глубину людского страдания.
— А кто такой Леопарди?
— Как, вы не знаете Леопарди? Значит, вас никогда не мучила мировая скорбь. Очевидно, это удел мужчин.
— Причем болезненно переживающих свое раннее созревание.
— Это вы о великих?
— Нет, о таких, как вы, перескочивших на палубу с подножки трамвая.
— Запомнили, однако. — Люсин был благодарен ей даже за этот пустяк. Но Наталья Андриановна инстинктивно отвечала иронией на каждое проявление чувства.
— Лучше сформулируем так: не забыли, — непринужденно парировала она.
— Надеюсь, в мореходке основательно повыбили из вас байронизм?
— Скорее, напротив, загнали вглубь.
— По крайней мере, вы научились драить медяшку, чистить картошку и мыть на кухне полы.
— В камбузе. — Люсин напустил на себя обиженный вид. — Не терзайте слух моряка, гражданочка.
— Вот таким вы мне нравитесь гораздо больше.
— Отныне я всегда буду только таким.
— Скоро надоест.
— Придется обучиться секрету вечной новизны. С кем вы предпочитаете иметь дело сегодня?
— Оставайтесь лучше самим собой. — Наташа видела, что внешняя непринужденность дается ему с немалым трудом. Ей и самой было куда как муторно. Намереваясь вежливо распрощаться и повернуть к дому, она тем не менее почему-то медлила, через силу поддерживая готовую увянуть беседу.
— Боюсь, что в качестве сыщика я покажусь вам уж совершенно неинтересным, — сказал Люсин. Его губы дрогнули в мимолетной, чуточку горькой улыбке. — Как жаль, что вы так скоро добрались до истинной сущности. На сем реквизит исчерпывается. Небогатый, приходится признать, реквизит…
— Зачем вы так? — Наташа ощутила себя слегка уязвленной, но тут же устыдилась и, доверительно приблизив лицо, спросила с участием: — Вам, наверное, очень трудно?
— Не то слово, — почти вынужденно признался Владимир Константинович.
— Нет ни малейшего намека на личность убийцы, хоть на какие-нибудь его приметы. Даже крохотной песчинки с места преступления, за которую можно было бы зацепиться! На таких условиях мне еще не приходилось начинать дело. Лавров ждать, увы, никак не приходится.
Стремясь поделиться тревогами и сомнениями, которые слишком долго носил в себе, Люсин ударился в воспоминания. Но едва он начал рассказывать о зверском убийстве одной старой актрисы, как что-то заставило его остановиться на полуслове. Совершилось неподвластное времени преображение. Покинул свой пост и куда-то к чертовой матери запропастился стерегущий каждое слово внутренний страж. Если и не впервые в жизни, то впервые за много-много лет Люсин перестал видеть и слышать себя со стороны. Поле его зрения, только что обнимавшее чуть ли не весь противоположный берег, сузилось почти до точки, а вернее всего, возвысясь над трехмерностью пространства, обрело какую-то иную, высшую геометрию.
— Наташа! — хотел он позвать, но губы не повиновались.
Аромат ее духов, тонкий и скрытный, властно перехватил дыхание. Темной влагой блеснули глаза и уверенные губы. Как лунатик, он потянулся к подсвеченному хрупкой фосфорической голубизной неузнаваемому лицу.
— Я думала, что ты никогда не решишься, — шепнула она.

Набережную, где у чугунной ограды неподвижно застыли двое, заливала беспокойным сиянием выкатившаяся в зенит, безупречно полная луна. Они так боялись своей любви, так суеверно ей не верили и так доверчиво тянулись друг к другу. На весах провидения их неутоленная жажда была способна перевесить все, взятые вместе, препятствия, реальные и измышленные страхом.
Но они не знали об этом и были готовы расстаться.

Глава двадцать девятая. ИЕЗУИТСКИЕ КОЗНИ


Авентира VI

Причудливый путь избирают знамения.
На Санкт-Петербургском монетном дворе отштамповали новую партию серебряных рублевиков. Дело, казалось бы, вполне обыденное. Однако на размышления, притом самого серьезного толка, наводил реверс. «Не нам, не нам, а имени твоему», — недвусмысленно возвещала чеканка. Священное слово, конечно, везде и всюду останется таковым, но, беря тамплиерский девиз, молодой государь возлагал на себя роковое бремя. Его готические фантазии и ставшие повсеместной притчей во языцех романтические склонности грозили далеко завести издерганную произволом Россию, которой обрыдли как чужеземцы-временщики, так и окруженные фаворитами бабы, въезжавшие в тронную залу на штыках гвардии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140